"драбблофлэшмоб", ахаха айм соу фанни

ласт вик он старбаксвсе мои идеи морфируют в макси, которые я все равно не напишу, так что

подайте кто может
покидайте заявок на драбблы/мини по марвел вообще или старбаксу в частности? точно исполню первые пять, остальные - будет ли мне чем заняться на работе как пойдет

СЮРПРИЗ
я понимаю, что месяц писать два драббла - это как-то не комильфо, но понимаете, хоккей дерьмовый начальник самокопание лень и неписец. но я не сдаюсь и вообще.
господи

для jehan, where is your gun? - баки уже вернулся, живет со стивом, как воспоминания возвращаются урывками,флафф и милота
флафф так флафф. очень флафф. beware.

американо с сиропомБаки красивый. Весь, от макушки до пальцев, со шрамами, с уставшими глазами, со щетиной и с новой рукой, он теперь тихий, не смотрит вокруг, не пытается флиртовать со всем, что движется, а Стив смотрит на него и думает: "я люблю тебя".
И говорит:
- Я люблю тебя.
Просто так, однажды, когда он устал ждать подходящего момента, когда они ужинают в круглосуточном дайнере на углу, а официантка бросает на Баки заинтересованный взгляд. Стив думает: "к черту все", думает - "второй шанс", думает - "навсегда", а потом слова вырываются сами, и он каменеет - они ведь никогда, даже в Бруклине, даже в сороковые - но смотрит Баки прямо в глаза.
Баки застывает с раскрытым ртом - на целую секунду.
- Господи, Стив, - он морщится, фыркает, отводит взгляд, а глаза у него оживают, и углы губ дергаются, и весь он будто расцветает теплом. - Достанешь кольцо сейчас - прибью.
Это значит: "Я тоже люблю тебя, придурок". Еще это значит, что Баки чертовски неловко.

*

Баки теперь другой. Но чем больше Стив на него смотрит, тем чаще думает, что на самом деле Баки не изменился.
Просто у Стива открылись глаза.
Или Баки теперь нечего терять.

Баки с порога заявил, что уже не сержант, что все будет по-другому, "я теперь другой человек, Стиви, ты особо не радуйся, погоди, увидишь еще". Баки не улыбался, ухмылялся только одними губами, ухмылялся, а сам смотрел на Стива глазами снайпера, будто чего-то ждал. Его "личные вещи" - оружие и форму Зимнего Солдата - он демонстративно свалил посреди гостиной, чистил пистолеты за кухонным столом, пока Стив варил кофе, а за ужином пустым голосом рассказывал о тех, кого он когда-то убил, на войне, и после нее, и уже на другой войне. И смотрел все так же.

Стив все пытался увидеть в этом "другого человека", потому что это, кажется, было важно для Баки; он пытался день за днем - и чувствовал себя ужасным, отвратительным другом, потому что никак не мог разглядеть. Баки было больно, Баки вырвался из плена во второй раз, и Стив видел разницу только в том, что теперь у них было время. Теперь Баки не нужно было возвращаться в бой. Он наконец мог передохнуть.

А Баки ждал.
И когда Стив наконец понял, чего именно, он чуть его не ударил.

- Я знаю, - сказал он за завтраком, улучив момент, когда Баки набил в рот яичницы. - Прекрати уже. Я знаю, кто ты такой.
Баки закашлялся. Стив подвинул ему стакан с соком. Баки смерил его точно таким же взглядом, каким еще в тридцать третьем встречал попытки о нем заботиться.
- Ты о чем? - спросил он, когда наконец сделал глоток и отдышался. Голос у него был ровный, а вот глаза - Стив помнил, еще с войны помнил этот взгляд, но только теперь разглядел в нем страх.
- Ты Зимний Солдат, - ответил он. - Я в курсе. И это ничего не меняет.
Баки склонил голову к плечу, смерил его взглядом и шумно сглотнул.
- У меня руки чешутся тебе врезать, - честно признался Стив, стараясь не отвлекаться на то, как Баки нервно играет с ножом. - Что ты там думал? Что я свалю все на "другого парня"?
Все - это пули, попавшие точно в цель, спокойное дыхание, терпение и точность; это безымянные люди по ту сторону, и никаких кошмаров, никаких угрызений совести, потому что это война, это необходимость. Бутылка виски, хорошая музыка, кривые, влажные пьяные улыбки, а за всем этим - тишина, и горячие руки, и темнота. И ни одного слова. Все - это то, каким хорошим солдатом был сержант Барнс, и как он боялся этого, и как он, кретин, тогда не хотел, чтобы Стив видел этот страх.
- Стив, - Баки упрямо стиснул челюсти, и Стив скомкал в кулаке вилку. - Гидра могла стереть мне память, но...
- Но ты солдат. Как и я, забыл? - он тут же осекся и глубоко вдохнул. Баки вздрогнул и облизал губы, не отрывая глаз от его лица. - Как там? Баки Барнс и Стивен Роджерс были неразлучны на поле боя. В хроники не попало только, сколько убитых мы с тобой насчитали. А я, чтоб ты знал, всегда выигрывал.

Стив смотрел на Баки - бледного, чуть не серого от усталости, в тонкой белой майке, с собранными в короткий неаккуратный хвост волосами, с загнанным взглядом - и хотел ударить его. Тогда Баки выставил бы руку, поймал кулак, ударил в ответ быстрее, чем смог бы себя остановить; тогда они разнесли бы всю кухню, и Баки повалил бы его на землю и впечатал железный кулак в его лицо, теперь за дело, с памятью, за то, что Стив не успел, за то, что не заметил Гидру под носом, за все, теперь ему действительно стало бы от этого легче. А потом Стив бы перехватил его руки, дернул на себя и разбил бы ему нос лбом, расквасил, слизнул бы с губ кровь, потому что какого же черта, Баки, да как ты посмел себя винить, как посмел думать, что Стив -

- Спорим, я и сейчас выиграл, - вытолкнул он из горла вместо этого. - Мои три года против твоих семидесяти - семидесяти, Бак. Двадцать пять дел? Да я за месяц -

И тогда Баки, не дослушав, блеснув глазами и подозрительно всхлипнув, рывком перегнулся через стол и поцеловал его.

*

А потом, за ужином, Стив говорит: "Я люблю тебя" - и Баки на него фыркает, трясет головой, чтобы волосы скрыли лицо, и улыбается, потому что думает, что Стив не видит.
А потом они возвращаются домой.
И Баки закрывает ему рот - ладонью, и поцелуями, и снова ладонью. Баки неловко; Баки не хочет слов, Баки прижимает его к кровати, кусает, царапает, целует, и все совсем, совсем как раньше.
А когда Стив уже засыпает - как обычно, вытянувшись на животе, как не мог спать, пока Баки не было - Баки обнимает его, прижимается к спине, вздыхает и коротко целует в шею. И трется носом о выступающий позвонок.
Его губы щекочут кожу, а сердце бьется над сердцем Стива.

*

Только одно теперь не как раньше.
Утром Стив просыпается, и Баки целует его. И улыбается.

для Шкав - про "баки - имя для собаки". слушайте, честно старалась написать тлен, втф

не тлен- Эй, Бакс, фрисби? Я знаю, что ты этого хочешь.
- Фу! Отпусти его шею! Плохой убийца!
- Какая прелесть. Стив, посмотри, он принес тебе придушенного агента Гидры! Разве он не хороший мальчик?
- Совсем ручной, ну надо же. А он ест с рук, Стиви?

Так Тони Старк лишился половины челюсти - его внешность страдала всего пару часов, пока не вставил новые зубы, но вот гордости его пришлось куда хуже: он полгода питался детским питанием, а Пеппер его фотографировала. И выкладывала в инстаграм.
На годовщину свадьбы Пеппер сделала для Тони пюре из свадебного торта, с огромной свечкой в форме единички, и Тони с героически-несчастным видом съел все до последней ложки (и безропотно задул свечку).
Стив лайкнул фото с годовщины.
Его была работа, в конце-то концов.

Стив верит в это, вот в чем проблема. Верит, что Баки - ручной.

*

Стив ненавидит себя за это, конечно. Стив так старается - все ведь хорошо, Баки нужно время, но они вместе, и нет, Баки, не делай этого. Стив очень старается.
Стив состроил жуткую рожу и назначил себя командиром нового ЩИТа - "а это Баки, или Зимний Солдат, и он мой заместитель, Бартон, ты хочешь что-то сказать?" Стив нашел Баки квартиру (по соседству со своей), Стив нашел всех, кто имел отношение к проекту "Зимний Солдат", и основательно поговорил с ними (с тех пор даже Баки о них не слышал), Стив дает Баки каждое второе задание только потому, что у Баки не остается времени, чтобы брать каждое первое.
Стив ходит с ним на миссии - "старые добрые деньки, будет весело, Бак, ты что, хочешь, чтобы я заплесневел в офисе?" - а потом белеет, как героиня романа, когда Баки замирает по одному его слову.
Стив не ходит с ним и дает ему полную самостоятельность - и выглядит убийственно виноватым, принимая отчеты.

Стив так старается и так сильно винит себя, что уже и забыл, что для сержанта Барнса он всегда был капитаном.

У Баки уходит пара месяцев, чтобы понять, сто тридцать шесть дней, чтобы перестать злиться, и целый год, чтобы заставить Стива вспомнить. В конце концов, чтобы Стив до конца поверил, Баки приходится чуть ли не силой стащить с него штаны и во всей красе продемонстрировать свободу воли.

Стив на удивление легко сдался. У Баки ведь настоящий талант убеждать.
И самого себя - тоже.

*

И да. Баки ест с рук.
Потому что Стив от этого краснеет.

и снова для Шкав - на песню "time in a bottle", ВЫ ВСЕ ЗНАЕТЕ ЕЕ ПО КВИКСИЛЬВЕРУ. и на артик. я садилась писать малость другое (драббл с Квиксильвером, он должен был быть охуенчик), но потом я выпила бокал шампанского и внезапно получилось 1400 слов и без Квиксильвера. НО. НО ТУТ ТЛЕН. ИЛИ НЕТ. В общем, смотрите сами

сорт офОднажды кто-то рассказал Баки, что некоторые события – это как узлы где-то в пространстве-времени. Пространство-время – это такая замкнутая полая трубка, как стебель одуванчика, конец которого вставлен в начало; как выпотрошенная змея, свихнувшаяся от боли и жрущая собственный хвост. И на этой змее, на этом измочаленном стебле одуванчика завязаны узлы: реальность перекручена, да так, что у тебя, насекомого внутри трубки, есть только один путь – там, где можно протиснуться, где ты уже растянул проход собственным телом, где в первый раз чуть не сдох, а теперь отчаянно желаешь вернуться назад и все-таки сдохнуть. Мы все бегаем по кругу, как хомячки в колесе, и думаем, что можем что-то изменить – и постоянно натыкаемся на те же самые узлы. Все повторяется. Все постоянно повторяется, но только в узлах мы это замечаем.
Или Баки вычитал это в одном из бездарных детективов, которых накачал из сети почти на терабайт. (Ему действительно нравились бездарные детективы – подумаешь, Стив вообще любил мюзиклы и кошмарные фильмы, уж не ему было говорить, слышишь, Стив, заткнись, я видел, как ты ревел над «Грязными танцами»).

Да неважно, откуда он это узнал.
Важно, что он пришел в себя, прикованный к лабораторному столу, а над ним ухмылялся череп.
- Капитан, - с отвратительно-насмешливым, гнилым удивлением протянул он, - Ну вот вы и снова с нами!
«Третий раз», - подумал Баки. – «Блять».
И плюнул ему в лицо.

*

Стив сиял – редкость, и поэтому особенно драгоценная; Баки, как всегда, был идиотом.
Стив сиял, потому что его взяли в Академию, а Баки был идиотом, потому что притянул его – распахнутая рубашка, сбившееся дыхание, влажная от жары кожа, запах красок, запах дыма, запах рыбы, запах Нью-Йорка, что за черт, это ведь должно быть отвратительно, эй, Стиви, ну и нежная у тебя кожа, Стиви, и шея такая белая. Стиви. Баки был идиотом, потому что притянул его к себе, прижал всем телом – и удержал, когда Стив поднял лицо.
И наклонился навстречу.

*

Зимнему Солдату очень не нравилось новое начальство. Он не хотел исполнять приказы, так не хотел, что сводило палец на курке.
Только вот он не помнил, почему.
Не помнил, почему дуло все чаще хотелось приставить к собственному виску.

*

- Знаешь, Джейми, ты, наверное, отличный парень, - доверительно улыбнулась белозубая Синтия. – Мне даже жаль тебя. Нет, правда, жаль. Чужая шкура, чужой костюм, а теперь вот чужая память. Тяжело, наверное, когда все вспоминаешь?
«Тяжело», - подумал Баки, впившись зубами в кляп. Она улыбнулась ему и вернулась к его руке. Она рисовала щит. «Тяжело, шлюха, будет тебе, когда Стив найдет нас».
Стив никогда не нашел бы их. Стив был мертв, мертв так, что мертвее некуда. Баки сам закрыл ему глаза. Баки сам его похоронил. Баки собственными руками разорвал грудь его убийце, сжал его сердце – и оно лопнуло, как перезрелая слива.
«Подожди. Стив обязательно - ».
«Стив».

*

- Это хуже, - встревоженно нахмурился Стив, закусил губу. – Гораздо хуже, чем в прошлый раз – у них улучшились технологии, и они могут программировать –
- О, заткнись, - Баки вытянулся на траве и закрыл глаза. Высокие стебли щекотали щеку.
Стив послушался.
Он ведь был просто воспоминанием.

*

Стив не слушался никогда. Стив делал все по-своему, как считал нужным. А еще он любил Баки – и не видел в этом ничего неправильного, или видел, но готов был даже самому себе наступить на горло; Стив любил Баки и ненавидел необходимость чувствовать стыд за это. А Баки, в свою очередь, любил Стива слишком сильно.
Достаточно сильно, чтобы отвечать за безопасность за них обоих.
Стив целовал его в Центральном парке, а Баки успевал перед поцелуем оглянуться вокруг. И утянуть Стива в тень. Это был компромисс.
Стив верил в них. А Баки - он защищал.
А потом Стив стал защищать, а Баки пришел черед в него верить.
Потом Стив снова верил в него.
Потом они, наконец-то, просто любили друг друга.
А потом Стив умер.

*

Цикл, вот что это такое. Гребаные узлы – у Стива это героические, переломные события, Стив намертво завязан на человечестве, живет ради него, спасает его – то есть, жил и спасал. И в конце концов умер за него.
У Стива героизм, а Баки – а Баки отсасывает Гидре.
Вот такая история.

*

Стив хватал ртом воздух, дрожал, как загнанный кролик – новый, здоровый, мускулистый Стив, огромный и тяжелый, железный на ощупь, дрожал, сжимал пальцы на плечах Баки – и сам морщился от собственной силы, и мигом отпускал, и гладил, и стискивал снова.
Баки пожалел, что не выгнал его.
Баки хотел остаться один.
Баки хотел вышвырнуть Стива из душевой, врезать ему, разбить губы, выставить за дверь, сжаться в комок и кричать, и врубить душ на кипяток, на полную, так громко, чтобы никто не услышал – чтобы сержант Барнс, 3-2-5-5-7, сержант Джеймс Барнс, сто седьмой пехотный, чтобы этот гребаный сержант в его голове наконец заткнулся – Баки хотел, но Стива он хотел сильнее.
Стива он хотел всегда.
И когда Стив заглянул ему в глаза, когда Стив вспыхнул, отпустил его, будто обжегшись, когда Стив, придурок в мокрой форме с фальшивыми орденами – которые завтра же станут настоящими, о, Стиви, не мог и пары месяцев посидеть спокойно, Стив, какой же ты болван, конечно, блять, это была отличная идея, переться на базу врага в одиночку, Стив, идиот, зачем, мы ведь сдохнем тут, Стив, Стив, наконец-то, Стив – Стив отпустил его, отшатнулся с идиотской виноватой миной, и Баки, наплевав на все, подался вперед - и поцеловал его.
Так, что гребаный Капитан Америка задохнулся.

*

- Ты можешь с ними справиться, - шепчет Стив ему в ухо, пока они готовятся вживлять Баки искусственное сердце. Его ребра лежат рядом на лотке, пахнет паленой костью, он обдолбан до завтра и к концу радуги, и ему смешно, а они хотят зафиксировать его реакции, и с ним говорит чертов Стив.
Стив, который мертв, который никогда не вернется – за которого Баки уже отомстил.
Щит которого Баки уже осквернил.
Там, в большом мире, нет больше Капитана Америки. Не тому ты оставил символ, Стив. Зимний Солдат искупал его в крови, и теперь получает по заслугам. Вернулся, куда нужно.
«Пусть добьют», - сонно думает Баки Стиву. – «Обоих пусть берут. Я больше не могу».
Его собственное сердце громко бьется в его ушах.
Может, кто-то возьмет его в ладонь и раздавит.
Было бы справедливо.
Все бы наконец-то закончилось.

*

- Ты вернешься, - сказал Стив.
Баки хмыкнул, пытаясь скрыть, как его передернуло – всем телом, почти вывернуло, бросило в жар, окатило холодом.
- Вернешься, и мы поедем в Аризону, - упрямо продолжил Стив и вскинул подбородок – ну, попробуй со мной поспорить, сержант. – Понял? Приказ капитана.
- Ну раз приказ, - ухмыльнулся Баки сухими губами. Подмигнул. У Стива на подбородке остался след от угля – нервничал, тер подбородок, размазывал линии на рисунке – и снова тер подбородок. Делал вид, что не волнуется.
Стив хотел на войну – потому что был идиотом; Стив хотел туда, чтобы помогать, но еще сильнее не хотел, чтобы Баки отправлялся туда без него. Стив вызывался добровольцем снова и снова – и делал вид, будто это не имело никакого отношения к тому, что Баки должны были призвать.
Баки дразнил его «капитаном Роджерсом». А потом Баки призвали. А Стиву отказали в пятнадцатый раз.
- Возвращайся, - потребовал Стив и сглотнул. – У меня в декабре экзамен. Забуду твою тупую рожу – а кто еще будет мне позировать?
Был поздний май. В окно светило солнце; у Стива волосы были золотые и теплые, как пшеница.
- Вернусь через пару недель, - пожал плечами Баки и улыбнулся. – Ты же дольше без меня не протянешь. Выиграю войну – и вернусь.
Стив перегнулся через стол и поцеловал его.
Солнце садилось, а Баки так и не мог его отпустить.

*

В этот раз все гораздо хуже. Он в сознании, когда они экспериментируют; он помнит себя, он помнит все – а потом они улыбаются ему зубастыми ртами, сужают глаза в насмешливом сочувствии, и нажимают кнопку, и смотрят, как он снова и снова теряет Стива. Теряет память о нем.
А потом он просыпается, и все начинается заново.
И правда, в этот раз ему насрать. Похуй ему, что с ним будет. В этот раз он слишком сильно устал – ему слишком больно – это третий раз, третий раз – алмаз, они сильнее, их больше, они опять выиграли, а ему больше не за чем жить.
За Стива же он отомстил.
А потом он сонно думает мертвому Стиву: «Я больше не могу».
И Стив говорит:
- Черта с два. Ты можешь больше, Бакс. Мне не нужна твоя месть. Мне нужна твоя жизнь.
Стив говорит:
- Мне нужно, чтобы ты въебал им так, чтобы от них и перышка не осталось.
Стив говорит:
- Баки, мать твою. Ты можешь. Пошевели. Большим. Пальцем.

И Баки улыбается белозубой Синтии.

вообще уже перестала понимать, что происходит с этим флэшбомом, не контролирую ничего ВСЮДУ ОГОНЬ

для Fish., "Зимний солдат попал в прошлое к скинни!Стиву". ПРОСТИТЕ. Я НЕ ЗНАЮ КАК ТАК ВЫШЛО.
очень альтернативная вселенная, некоторая психоделичность, драма, абсолютная безысходность. джен. "Иногда лучшее, что мы можем сделать - начать все заново".
~1550 слов

millenium- Ответь мне на один вопрос. Если у тебя был шанс все изменить, ты бы остановил его?
Она была бледной, почти белой. Смотрела почерневшими глазами, без всякого выражения, как мертвая, и только рубашка чуть поднималась на костлявой груди в такт дыханию. Ее губы, давно посеревшие, потерявшие цвет, как и все остальное, вытянулись в строгую, непримиримую линию.
Джеймс сразу понял, о чем она. И услышал: через нее говорило время.
- Нет, - без колебаний ответил он. – Никогда.
Она не улыбнулась, не ужаснулась, не кивнула. Она лишь смотрела на него, ищущим, всепроникающим взглядом, разбирала на части его слова, выворачивала его самого – он чувствовал это, чувствовал ее, и он был готов.
Ее рука, тонкая, высохшая, обтянутая бумажной кожей, поднялась с подлокотника кресла и опустилась поверх рубашки, на раздувшийся живот. Ладонь огладила его, по центру, справа, слева, словно повторяла за Джеймсом (она почти не могла двигаться, и он каждый день обтирал ее губкой, осторожно касался черной паутины лопнувших сосудов, зная, что ничего не удастся стереть), и замерла на вершине, под грудью. Мадонна с мертвым младенцем. Абсолютный покой, прочитал Джеймс на ее лице. Безвременье.
- Тебе придется пожертвовать собой, - спокойно сказала она. – Нет и не будет такого мира, чтобы вы оба дошли до конца.
Они говорили об этом, когда у нее еще было имя. Баки был готов. Она, впрочем, не ждала от него ответа. Она прочитала все в его выпотрошенном сердце в тот самый миг, как взглянула ему в лицо.
- Мир, который я создам, не будет счастливым, - он видел, как шевелятся ее губы, но слова звучали внутри него, бились о пустоту внутри, заполняли ее, наливались силой. Он звучал ими - как колокол по мертвому миру. – Но Иоганн Шмидт никогда не родится. Леонард Эрскин закончит сыворотку на две недели позже. И это будет мир, в котором не было Последней войны.
Вокруг сомкнулась темнота. Джеймс видел только ее фигуру, видел маску смерти на ее измученном лице, и бесконечную, бескрайнюю жизнь, видел полумертвую девушку, последнюю из живущих, и нечто огромное, иное, принявшее ее форму.
- Я благодарю тебя за разделенное ожидание, - продолжила она тысячью голосов. – Поэтому ты получишь последний дар.
- Ты сможешь попрощаться, - шепнула Ванда ему на ухо.
И время исчезло.

*

- ... и тогда Мэри-Энн сказала, что ждет нас к семи – мы сможем поехать с Хартманом, они с Блу достали у кого-то машину, вроде взяли из сервиса на выходной. Будут ждать нас у пристани в шесть пятнадцать.
Солнце слепило глаза – било из распахнутого окна, заливало кухню прозрачным топленым золотом. После месяцев ледяной тишины он окунулся в бесконечность звуков: шум двигателей, велосипедные звонки, выкрики газетчика, птичий щебет, женский голос, зовущий ребенка, шипение масла на сковородке, стук ножа по доске, хруст разрезаемого лука, и поверх всего – голос, так давно забытый и такой знакомый, что перехватило дыхание.
- Стив, - имя вылетело беззвучно, сорвалось сквозь десятилетия, царапнуло горло, перехватило, сковало язык. – Стив.
Стив стоял у стола, спиной к нему – он резал овощи, собирался потушить с мясом. Он стоял, чуть согнув спину, белая майка, растянувшаяся от носки и стирок, топорщилась над поясом брюк – Стив был голодный, переоделся наспех, заправил одежду кое-как, даже ремень надевать не стал. Худые плечи, лопатки, легко блестящие от испарины, родинка над лямкой майки, знакомый наклон головы, волосы, которые уже пора было стричь – отрасли сзади почти до середины шеи, неудобно, мешается, да и некрасиво – только все времени никак не удавалось найти.
Капитан Америка умер в разгар войны, умер далеко, за сотни миль, в одиночестве, в окружении тех, кого считал друзьями, тех, кого потерял; он умер, и Зимний Солдат не смог его похоронить, не смог проститься, он и узнал не сразу, а когда узнал, война даже не дала ему времени скорбеть. Последнее, что Стив сказал ему – за три месяца до своей смерти – было: «Выбирались и не из такого. Встретимся в Сент-Луисе». А Зимний Солдат ответил: «Встретимся в сентябре».
Джеймс и не думал, что на самом деле сможет еще когда-нибудь, хотя бы один-единственный раз…
- Бак? – позвал Стив и обернулся. Сосредоточенная морщинка между бровей, вопросительный взгляд, ясное, мягкое лицо, прядь волос, прилипшая ко лбу, Стив, не капитан Роджерс, не капитан Америка. Живой. Счастливый.
Стив поймал его взгляд – вдруг нахмурился, сильно, встревоженно. Он отложил нож и повернулся всем телом – майка, забрызганная водой из мойки, выступающие ключицы, синяк на плече, красное пятно на шее – расчесанный муравьиный укус, вчера они с Баки ходили на пикник, разомлели от жары и уснули прямо на траве (Джеймс до сих пор помнит тот день, помнил тот день целую тысячу лет).
- Что с тобой? Баки? Ты что – ты плачешь, что ли?
Джеймс мотнул головой. В глазах плыло.
- Лук, - выдавил он сквозь острый ком в горле, на задушенном, сиплом выдохе, и откашлялся – Стив смотрел на него с растущей тревогой, дернулся, шагнул ближе, еще немного, и Стив понял бы, а ведь Джеймс был здесь не за тем, чтобы его пугать. Джеймс даже не знал, сколько у них было времени. – Прости. Устал… как собака. Ты говорил?
Стив подозрительно сощурился, закусил губу, но Джеймс растянул губы Баки в забытой уже улыбке – она скользнула на место легко, будто сама по себе, лицо Баки еще не отвыкло улыбаться. И Стив расслабился.
- Я говорил, что Мэри-Энн приглашает нас на ужин. Мэри-Энн, помнишь? Натурщица. У нее день рожденья. Сварить тебе кофе? Ты весь серый, как простыня.
- Не нужно, - слабым, чужим голосом ответил Джеймс. Баки только порог переступил – пришел с работы, уселся за столом, даже пиджак не снял. Не ослабил галстук. Было нечем дышать. – Стив.
- А?
Джеймс не знал, что ему сказать: слов было слишком много, и слишком мало, и все они были бессмысленны, все были не те, не о том. Он представлял это столько раз, что чуть не сошел с ума, продумывал разговор снова и снова, до последней секунды, а теперь сидел перед Стивом и забыл все, кроме его имени.
- Как ты ее… соблазнил?
Стив скривился, фыркнул и повернулся обратно к плите – поднял дощечку, ножом скинул нарезанный лук на разогретую сковородку, помешал деревянной лопаткой, отложил ее, взял из мойки морковь.
- По себе не суди, - поддразнил он. - Ей понравилось, как я нарисовал ее: говорит, отправит в армию своему жениху, вместо фотографии. Он служит на флоте.
28 августа 1939 года, Стиву 22, до войны еще почти три года, до войны всего три дня. Стив приготовит ужин, мясо чуть подгорит, но Баки так покажется даже вкуснее. Они возьмут по бутылке пива, вылезут на пожарную лестницу – дневная жара спадет, спустится сумрак, летний, мягкий, серо-зеленый. Они будут говорить о Мэри-Энн, и о Бетти и Джил, и Стив будет отмахиваться с недовольным видом, когда Баки заведет речь о том, чтобы пригласить девушек куда-нибудь, пока не начались дожди. Баки выкурит сигарету. Стив вытянет ноги и будет смотреть вдаль – туда, где над домами исчезают последние мазки солнца. Они поговорят о бессмыслице, о важных вещах, не имеющих никакого значения. Совершенно обычный вечер – они просидят на улице, пока Стив первым не вздрогнет от сгустившейся ночной прохлады, а потом пойдут спать. Стив и Баки. А Джеймс исчезнет – отпущенное ему время уже истончается, он чувствует, как оно тянет его за собой. Стив и не заметит, что он здесь был. И не надо ему замечать.
Не нужно ему знать то, чего не будет.
- Не понимаю я их, - сказал он вместо «Прощай» и заставил себя пожать плечами. – Какая радость сидеть на базе, когда нет нужды? Ни девушек, ни выпивки.
- Да уж, все радости жизни, как без них, - хмыкнул Стив. – Говоришь, не понимаешь, а ведь если вдруг начнется война, сам же в первых рядах пойдешь и запишешься добровольцем, что, не так?
«Прости», - не успел ответить Джеймс.
«Пойдет, - не успел ответить Джеймс. – По призыву, и отвоюет полгода, и попадет в плен, откуда капитан Америка не успеет его спасти».
Он успел только подумать: когда они виделись в последний раз, Стив – давно уже сросшийся с костюмом, окаменевший лицом – улыбнулся ему на прощание.
- Ну да, - кивнул Баки и покачнулся от внезапно навалившейся непонятной слабости. – Если начнется война.
Стив бросил на него короткий взгляд через плечо, мимолетно улыбнулся и вернулся к моркови.
А Баки поежился и понадеялся только, что война будет нескоро.
Он до смерти туда не хотел.

*

Ванда постоянно просыпалась от того, что меняла время. «Ну и приснится же», - ежилась она, оборачиваясь колючим пледом и подходя к открытому окну. Снилось все одно и то же: пустой, мертвый, безмолвный мир, заброшенная база, похожая не то на лабораторию, не то на полигон, пыль в воздухе, раскаленное солнце, и новый, страшный город где-то за черной стеной. Мертвый Пьетро, застывший в сверкающей паутине, человеческие глаза сошедшей с ума машины, огненный дождь, пролившийся с неба, вскипевшее море, память, зреющая и умирающая у нее внутри, и другой последний, кроме нее, просто черная тень – без лица и голоса. А виноват во всем был капитан Роджерс – капитан, так уверенный в собственной справедливости, что не заметил, как в попытках изменить мир однажды столкнул его в пропасть.
Ну и высказали бы ей психологи за такое, если бы она была такой дурой, чтобы им рассказать. Снова заперли бы, и объясняй им потом, что вовсе она не боится капитана и не создаст проблем. Капитан ведь ее спас, ее и Пьетро, вытащил, помог устроиться. Он хороший человек, капитан. Просто рядом с ним неуютно. Как только Шэрон выдерживает.
«Да и ужасно все слишком, на самом деле такого просто не может быть», - думала Ванда, пока не успокаивалась, и наконец засыпала. - «И менять время. Придумаешь тоже. Сил бы не хватило. Пришлось бы копить целую тысячу лет».


Прослушать или скачать See You In September бесплатно на Простоплеер

запись создана: 25.05.2014 в 23:10