Втф из зис ай донт ивенКрапивинские баррикадные мальчики (и одна баррикадная девочка), ночной костер, драбблик.Каждый вечер, когда опускаются сумерки, они встречаются здесь. Костер трещит радостно, празднично, ветерки играют в спутанных выгоревших волосах, и нет времени лучше, чтобы рассказывать истории.
- ... и тогда она превратилась в лилию, - заканчивает Жан. Он тонкий и веснушчатый, весь какой-то нескладный, смешной и мечтательный. Он глядит на странные серебряные звезды и всегда говорит слишком громко, будто боится, что они его не услышат.
Но не слушает его, кажется, только Гранька.
Сумерки сгущаются, небо заливается чернилами, но в теплом, ласковом огневом круге не страшно. Жан белозубо улыбается Птице через костер, глядит нежно и неуверенно. Птица гордо приосанивается и показывает ему большой палец, и Жан сияет.
Федьке душно и неприятно на них смотреть. Птица привел Жана пару месяцев назад и долго скрывал, что там, у себя, Жан был изгоем. Жан, который плел девчонкам венки из сухих стеблей, а на рассвете пел песни. У него не сходили синяки, он прятал глаза и отговаривался падениями, а Птица за его плечом смотрел так сурово, что вопросов никто не задавал.
Так Федька впервые понял, как может быть стыдно за чужой мир.
Жан поначалу смущался, но быстро оттаял. Он тянется к дружбе, как солнечный зайчик к зеркалу, млеет и распускается от внимания, как росток от воды. Даже Гранька не слишком его задирает, хотя ему-то все нипочем.
Гранька возник из ниоткуда. Просто вылез однажды на свет костра и прибился к ним, и вцепился, как репей, гони – не гони. Мрачный, грубый и какой-то взъерошенный, словно вытолкнутый из гнезда птенец, он приходит каждый вечер, стоит петуху прокричать, и уходит самым последним. Федька думает, что никуда Гранька на самом деле не уходит, но ему никто не верит: в Степь не приходят те, кому некуда возвращаться.
Нина, кажется, его жалеет. Но она слишком хорошая, смотрит на него слишком строго, чересчур добросовестно отчитывает за неопрятный вид, и Гранька смотрит исподлобья, задирает верхнюю губу над щербатыми зубами, как бездомный пес. Ему здесь не место, это все чувствуют.
Но Гранька исправно приходит каждый вечер.
Он даже дал Анжольрасу прозвище. Как раз когда все решили, что это бесполезно: клички отскакивали от Анжольраса, как сухие арбузные семечки. «Аполлон», - насмешливо протянул Гранька, «Признайся уже, что боишься прыгать». И прозвище, дурацкое и громоздкое, прицепилось, вросло против воли, но крепко, как Гранька.
Прыгать, конечно, Аполлон не боится. Он не боится ничего, это все знают. Он ведь из Бастилии.
- Тюрьма, - авторитетно качнул головой Женька, поправляя пуховый шарф на шее, когда Аполлон рассказал им о своей грани.
- Свобода, - окрысился Аполлон. – И никак иначе. Вы еще увидите.
Тогда, удивительно долгий год назад, все сочувственно покивали. Аполлон, маленький и кукольный, будто фарфоровый, выглядел заблудившимся котенком, потерянным, но отчаянно храбрящимся. Нина попыталась его обнять, Птица предложил свой плеер, а Федька тихонько думал, какой сказкой маленького новичка лучше успокоить.
А сегодня Аполлон возглавляет Движение Освобождения. И просит помощи.
- Мы проберемся под мост у Дворца, заложим взрывчатку и отрежем их от нас, - сверкает он небесными глазами, и Федька чувствует, как все тело вибрирует близостью Приключения, вертит головой, встречая пламенные ответные взгляды.
- Да как же, - мрачно сопит Гранька. – У них же нет потайных выходов.
- Что ты знаешь! Мы изучили планы, мы затопим Дворец, взорвем Машины, и наступит новая эра! – рычит Аполлон, и Федьке вдруг становится страшно.
Гранька лениво растягивается на земле, скрещивает руки под головой.
- Ага. А через две недели кто-нибудь додумается, что правителей не осталось и место вакантно, и наступит новая эра новой эры.
- Наши не такие!
- Да все такие! Ты тащишь всех на смерть, а сам даже не понимаешь -
- Да это ты понятия не имеешь, что несешь! Тебя я вообще не просил, ты все равно бы все испортил, да у тебя даже дома нет!
Слова повисают в воздухе, отскакивают от жуткой, клыкастой Гранькиной усмешки. Федька украдкой оглядывает остальных и тоже утыкается взглядом в пыльную землю.
- Верно, - тихо тянет Гранька, - Нет. У меня нет ничего, кроме тебя. А ты дурак, раз до сих пор не понял. Вы обречены.
Аполлон вспыхивает, некрасиво и зло, сжимает губы в линию, приосанивается, как настоящий командир.
- Я лучше умру за свою грань, чем буду отсиживаться в теплом углу, пока ее разрушают, - чеканит он непривычно жестоким голосом. Федька вздрагивает; рядом с ним Марсик дергается, как будто его ужалила пчела.
- Я пойду первым, - каждое слово у Аполлона тяжелое, как якорь, - Через десять минут идите за мной. Те, кто не струсил.
Он уходит прямо, строго, по-военному. Гранька смотрит ему вслед, пока он окончательно не растворяется в темноте.
- Ну и дурак, - тихо цедит он. – Хочешь – умирай, никто не заплачет.
Голос у него подозрительно дрожит. У Федьки вдруг начинает щипать в носу.
*
Гранька был прав, успевает подумать Федька, прежде чем слева вспыхивает слепящая белизна. Их окружают, схватывают в стальной капкан, Федька выхватывает Птицу с перебитой рукой, цепляющегося за рвущегося вперед Жана, видит бледную как смерть Нину в окровавленных шортах, поднимающую упавшего Марсика, натыкается на Женьку с вытаращенными от ужаса глазами. Они никогда не были в Бастилии раньше. Они верили Аполлону на слово. А Аполлон верил, что люди придут. Но они здесь одни, и они умрут.
Им почти удается добраться до моста. Аполлон бежит впереди, сгибаясь под тяжестью взрывчатки, то и дело бросает дикие взгляды назад. «Я не хотел», - читает Федька в его мраморно-белом лице. «Я не хотел вести вас на смерть».
Их загоняют как дичь, как жалких кроликов. Загоняют в лапы отряда, полукругом выстроившегося у моста. Дворец – неприступная цитадель, вздымается черной горой, и Федька вдруг понимает, что очень, очень не хочет здесь умирать.
Аполлон останавливается, когда до дворцовых гвардейцев, уже вскинувших на плечо мушкеты, остается всего пара метров. Федька почти врезается в него, в спину ему ударяется Нина, и вот все они застывают, смерть позади, смерть впереди, и конец всем приключениям.
Они думали, что будет весело.
- Ну же, - говорит Аполлон. – Стреляйте. Убейте меня. Но отпустите моих друзей.
Он выглядит таким гордым, таким стройным и безмятежным, что Федьке кажется, будто на мгновение останавливается время.
А потом за спиной гремит взрыв, вспыхивает огненная стена, а перед Аполлоном, закрывая его от гвардейских мушкетов, стоит Гранька.
- Я не предатель! – звенящим голосом кричит он, не оборачиваясь. На беззащитной ладони у него танцует искорка. – Не предатель! А ты – идиот! Уходите, ну! Алька! Взрывай свой мост!
И Аполлон – Алька – в отблесках выстрелов, среди криков и хаоса, выпрямляется, ловит его взгляд и улыбается.
*
Костер горит ярко и весело, нервно-тягостный гомон взлетает к небу, путешествует из рук в руки изрешеченная красная курточка.
Гранька сидит в тени, за кругом, насупленно упершись локтями в колени. Его никто не прогоняет, но и к огню его не зовут. Вороненок. Дикий. Захочет – подойдет.
Им стыдно. И радость у них – тихая, неловкая. Они ведь победили? Они знают, что победили. Но остался Гранька, и ему совершенно невозможно посмотреть в глаза.
Гранька смотрит на них, почти не моргая, хотя от дыма ужасно щиплет глаза.
Они ждут.
И наконец, перед рассветом, из степной темноты появляется Алька, растрепанный, окровавленный и странно серьезный. Федька замечает его первым, вскакивает, роняя очки, радостно вопит, стискивает в объятиях пискнувшую Нину; и костер из тихого ожидания наконец взрывается отчаянным счастьем.
Алька устало взмахивает рукой, криво улыбается, стоически принимает восторги, и даже не слишком заметно покачивается, когда они хлопают его по плечу. Он садится в круг, утирает сажу со лба, терпеливо отвечает на вопросы, пожимает руки, а потом, наконец, громко, широко зевает.
Где-то кричит петух.
- Идите, - говорит им Алька. – Вас дома хватятся. Пора.
Альку все слушаются, хотя он, пожалуй, в первый раз по-настоящему просит, а не командует. Федька уходит вместе с остальными, но на полпути отстает. Гранька тоже остался у костра, и Федька не знает, что сейчас произойдет, но знает, что не простит себе, если не выяснит.
Он снимает сандалии, старается ступать бесшумно, но это, оказывается, совершенно неважно.
У костра Алька, замерев, протягивает сидящему Граньке раскрытую ладонь с потускневшей медной монеткой с мальчишкой-трубачом. Свой талисман.
Гранька медленно, как во сне, поднимает руку. И осторожно касается Алькиных пальцев.
- Я боюсь прыгать, - произносит Алька одними губами.
Со своего места Федька видит только Гранькину спину, но он точно знает, что Гранька сейчас улыбается. И наконец-то по-настоящему.
@темы:
Les Mis,
дятел клавиатуры,
над конопляной поляной
-
-
06.04.2013 в 00:42Вы прекрасны.
-
-
06.04.2013 в 01:27