Внезапно!
Как-то мне даже местами нравится.
хоть что-то не морфировало в макси, СПАСИБОГрантер, Анжольрас, Комбефер, высокие отношенияВысокий, пронзительный смех, открытые платья, призывные улыбки, вино льется рекой, какой прекрасный вечер, не правда ли, мой друг, кричит Грантер на ухо Курфейраку, и они пьют еще, и Курфейрак прикрывает их веером из убийственных белозубых улыбок, приманивает ночных красавиц, как яркий огонь. Ночь расцветает алым цветком. Грантер улыбается, пьет, наливает красавице с песчаными локонами, подносит к губам худую руку.
Париж раскрывает все свои тайны только тем, кто готов отбросить прошлую жизнь и раствориться в соблазнах. Мягкие мазки фонарей, тушью вырисованные мосты, алые белила на иссушенных голодом щеках, голодный блеск глаз, потерявшийся в искрящихся бликах драгоценностей, обычная ночь у Оперы. Водоворот шелка, шпанские мушки, парики и краски, подвуядший флердоранж, кисейные облака под покровами багрового атласа.
- Любовь моя, - шепчет Грантер сквозь пьяный калейдоскоп, зарываясь лицом в спутанные, жесткие волосы цвета уставшего солнца, - Верь мне.
Он уже не знает, кого видит перед собой.
*
Париж – насквозь прогнивший, пропитавшийся нечистотами, кровью и потом. Никто в здравом уме не продержится здесь и дня без доброго бургундского. Искривленные болезненным весельем рты, тусклые глаза, костья запястий, обтянутые желтой кожей. Темный, тягостный город, торжественная процессия серых каменных уродов, город-чистилище, город-оборотень. Саван из похоронной пыли, висящий в воздухе, солнце, задыхающееся под ним, свет, прожигающий язвы в припудренной ночной красоте потрепанных шелковых красавиц. Утро можно задобрить только абсентом.
Поэтому Грантер всегда возвращается. Человек ведь не может жить без солнца.
Кафе Мюзен – жалкая оправа для совершенного камня, но этот камень не нуждается в оправе. Грантер смотрит – и боится смотреть слишком прямо, чтобы не опалить глаза. Но он приходит каждый вечер, чтобы согреться. Чтобы прогнать из легких гнилой парижский воздух, приторную вонь немытых тел, укутанных удушливым парфюмом; возвращается, чтобы вновь ожить. Он лишь сорная трава, как сказал бы Фейи, вздумай он когда-нибудь написать про них поэму; но, о, какая ирония, именно ему здесь солнце нужнее, чем всем остальным.
Краски на палитре – яркое безумие, ночная симфония, черный, красный, золотой, болотно-зеленый, оживающие среди грязно-серого месива прошлого, словно открытые раны. Но им не передать ни совершенства мрамора, ни опьяняющей веры, ни алого будущего. Однажды ночью Грантер опрокидывает бутылку, заливает месячную работу грязно-бурым потоком, но ему не жаль. Солнце всегда расплавляло Икару крылья, всегда указывало на место недостойным. Аполлон не признает Диониса, не возьмет за руку и не введет в светлый круг.
Анжольрас не смотрит на него. Анжольрас смотрит вперед, он видит прекрасный рассвет над свободной Францией, радость, вскормленную кровью, он влюблен в будущее, а Грантер... Грантер слушает слова, но слышит лишь голос, сильный и прекрасный, видит лишь молодого влюбленного бога. Он хотел бы услышать, хотел бы поверить, правда, хотел бы. Но он слаб, и веры у него немного, и вся она уже отдана. Он не может видеть будущее, да оно ему и не нужно. Солнце сияет сейчас.
*
Он ведь больше ничего не просил. Он хотел лишь быть рядом, быть Дионисом для Аполлона, раз уж на большее он не способен. Дионис – тень для света, пьяная сиюминутность для золотой вечности, настоящее для будущего; опьяненный жизнью, он подносит Аполлону кубок с бурлящей кровью, и именно он будет с Аполлоном, пока тот не выпьет чашу до конца.
Он замечает не сразу, а заметив, не может сдержаться. Напивается он безобразно даже по собственным меркам, смеется, вставляет пошлые комментарии в речь Анжольраса, притаскивает в кафе каких-то бледных девиц, развязно кладет руку на плечо Анжольраса, витиевато распинается про обнаженную родину и экстаз рассвета, устраивает целый спектакль, чертову оперу. А Анжольрас даже не прогоняет его.
Это делает Комбефер.
Комбефер, чью руку Анжольрас не стряхивает с плеча, не морщится от прикосновения, будто на него села моль. Комбефер, с которым Анжольрас проводит вечера за угловым столиком, с которым они склоняются над очередным документом или наброском речи, почти касаясь друг друга лбами и коленями. Они разговаривают слишком тихо, чтобы Грантер мог расслышать, но пальцы Комбефера скользят по ладони Анжольраса, когда они передают друг другу перо; Комбефер что-то быстро и жарко говорит, и смотрит поверх очков, не боясь и не стесняясь, и Анжольрас улыбается и кивает, записывает за ним своим изящным, летящим почерком, и смотрит на него сквозь танец теней от оплывшей свечи. Комбефер, первый, к кому Анжольрас идет с любой новой идеей или проблемой, тот, с кем Аполлон разделяет свою песню, тот, кому дозволено вместе с ним смотреть в будущее.
Грантер хотел быть лишь Пиладом при Оресте, лишь спутником, скромным отражением величия. Но он – Пилад непризнанный, Пилад гонимый, Дионис без кортежа, Дионис покинутый. Дионис говорит себе, что ищет истину в багровых бокалах, в мимолетном винном искуплении, во влажных, приторных чужих объятиях, но спрятаться он не может. Истина одна, она единственна и нерушима, и Грантер возвращается, ползет, как подстреленный, и замирает у его ног.
Раз за разом, день за днем, сотни испорченных картин и разорванных эскизов, вязкие беспамятные ночи, болезненно обжигающие вечера в кафе. Анжольрас не видит, не желает понимать, только кривится и отворачивается. Грантер ловит на себе жалостливые взгляды Прувера, печально-понимающие – Боссюэ, и скалится, впивается в бутылочное горлышко, лакает истово, как бешеный пес, впервые отведавший человеческой крови. Однажды с ним пытается поговорить Жоли – изо всей компании, конечно, это должен был быть он! – и Грантер срывается, ругается грязно, как сотня портовых девок, наслаждается дрожью губ, до капли выпивает испуг в глазах, а потом не появляется в кафе несколько дней. Скитается по городу, словно чумной, не отличает день от ночи, зарывается в объятия милых прелестниц из Сен-Дени, и в себя приходит только один раз – когда на мосту у Нотр-Дама замечает Жоли и Боссюэ. Жоли целует пальцы смуглой красавицы, Боссюэ, держащий ее под руку, улыбается с достоинством сытого кота, а Грантер просто рад, что очередной его приятель, кажется, Растиньяк, успевает увести его в переулки Латинского квартала до того, как разверзнется ад. Жоли ни при чем, убеждает себя Грантер.
Когда он наконец возвращается в кафе, Анжольрас не удостаивает его и взглядом. Он смотрит на Комбефера, который рассказывает, чего им удалось достичь, смотрит с солнечным одобрением, смотрит на него как на равного.
Ты увидишь, бормочет Грантер, занимая место за выскобленным столом. Ты увидишь.
@темы:
Les Mis,
дятел клавиатуры
-
-
31.03.2013 в 21:20очень у вас все правильно так, и больно, и написано чудесно, вот восхитительный язык
-
-
01.04.2013 в 00:29-
-
01.04.2013 в 00:40-
-
09.04.2013 в 04:56оно великолепно! соглашусь с нашим поджигателем партеров, восхитительный язык! и опять же Грантер: именно такой, каким он и должен быть. одно удовольствие читать его пов.