Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Чота ржу, это так... так
Пишет Гость:
09.04.2013 в 22:30
По-моему, там, все-таки, говорилось о внешности. Там же что-то про женщин и "невозможен" говорилось. Просто немного смущают две вещи: Гюго, похоже, обожал описывать внешность, особенно необычную, а тут как рыба об лед. И если Грантер весь такой спортсмэн, речь явно не идет о каких-то физических изъянах. Значит, просто страшный на лицо. Но как-то сложно представить здорового человека, у которого была бы прямо вызывающе некрасивая рожа, но который не был бы при этом прямо урод уродом, которого было интересно описывать. ну мое второе мнение по поводу этого такое: описывает значит гюго всех лезами. анжольрас весь такой ну такой НУ ВЫ ПОНЯЛИ короче бог свет идеал, и комбефер весь такой умный хороший пиздец и курфейрак и т.п. и все такие хот хот и офигенные, дошел до грантера и пишет - he was frightfully handsome... а потом такой. СТОООП. ВЕЙТАМИНАТ. перелистал назад, перечитал про всех лезами и думает - ну нет, они все прекрасные и хот, ну если совсем все такими будут это же не реалистично! надо сделать кого-то одного уродливым. кого же сделать, черт? май бесбис, прямо не знаю. и тут эврика - грантер же весь такой офигенный и вообще все его будут и так обожать и он будет любимым персом вне зависимости от внешности! ну вот и решили. и так грантер стал уродливым xDD
"Грантер есть нечто недопустимое" там вроде было невозможное? в оригинале
Может, какое-нибудь родимое пятно, типа "винного пятна"? ТАК РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЛИЦА ГРАНТЕРА СО СВОИМИ ВИННЫМИ ПЯТНАМИ)) были бы пятно гюго бы нам его описал и сказал, что по форме напоминало францию! или грецию! или пенис! но не написал, значит не было!
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Боль и страдания. Мой модерн!хедканон разрывается надвое, гайз. Курфейрак/Эпонина или Эпонина/Козетта? Вообще я всеми лапами за Курфейрака (вообще это я его тогда в модерне и предложила, лол ), да и Мариус/Козетта мимимимими, НО БЛИН
НА ЭПОНИНУ/КОЗЕТТУ У МЕНЯ ТОЖЕ ЕСТЬ ХЕДКАНОН НО В ОБОИХ СЛУЧАЯХ ЭТО ЭНДГЕЙМ КАК ЖИТЬ
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Кхм. Короче, это должен был быть кусок другого фика, но не сложилось, так что теперь это вбоквел к модерн!ау про квартиру. Типа как.
Эпонина, Грантер и знакомство.
Три раза - это три разаГрантер – эдакий Билли Пилигрим, возник из ниоткуда, вынырнул из слепящего весеннего вечера и принес с собой будущее, такие дела.
- Вот, - сказал он, опуская на столик перед Эпониной массивный чехол для профессиональной камеры. – Подарок.
Эпонина уставилась на него, машинально сдула выбившуюся из-под ободка прядь и нервно облизнула губы. Незнакомые потрепанные парни, предлагающие подарки, - это очень плохие новости, она знала это лучше всех. Она уже год как была знакома с Монпарнассом – и с каждым днем все сильнее жалела, что тогда, в тот проклятый Элвисом день их встречи, не развернулась и не ушла. Еще утром она поклялась себе никогда, никогда больше не заговаривать со странными незнакомцами.
- Что это? – спросила она, потому что никто и никогда не учится на своих ошибках. - Моя камера, - ответил он, отрешенно ероша волосы на затылке. – Используй ее с умом, юный падаван. Эпонина моргнула. - Я отправляюсь на войну, - трагически вздохнул он. – Столько всего нужно сделать во имя будущего. Ты знала, что бремя белого человека? - Что оно? – зачем-то спросила Эпонина. - Это важно, - торжественно объявил он, вскинув вверх руку. – Страна честных людей прозябает в бедности, пока мы служим капиталистическому мамону! Нет времени на блядство, поняла? Эпонина потрясла головой, чтобы отогнать подступающее безумие. Грантер пошатнулся, наклонился вперед и потрепал ее по волосам. - Но я все сделаю. Прощай, моя разбойница, и вспомни обо мне, когда услышишь пение соловья.
Он диковато улыбнулся, поиграл бровями и развернулся, направляясь к выходу. На пороге он обернулся и махнул ей рукой. Эпонина, почему-то покрасневшая и встревоженная, с шумно колотящимся сердцем, еще долго смотрела в окно.
Камера оказалась прекрасной, с несколькими объективами, Эпонина копила на такую уже несколько месяцев, потому что деньги Монпарнасса слишком пахли кровью, чтобы она стала пачкать ими свою мечту. Эпонина просидела несколько часов, разглядывая подарок, гладила ремень, расписанный пьяно-вывернутым узором и витыми буквами “R”, краснела, жадно рассматривая сохранившиеся фотографии, примеряла объективы и чувствовала себя Золушкой, чья фея-крестная была пьяна и потому неприлично щедра. Почему она? Обычная тощая девчонка в широкой футболке и скинни-джинсах, она читала толстую книгу в потертой обложке, перед ней стоял большой карамельный латте в фирменной кружке, и отличить ее от половины здешних посетителей было почти невозможно. Она вписывалась, как презрительно говорил Монпарнасс, наблюдая за ее сборами по утрам. Она забралась в кресло с ногами, забилась за угловой столик, сделала все, чтобы ее не замечали. Так почему этот странный тип в старомодных темных очках, какой-то дикий, помятый и нескладный, как будто сшитый из кусочков паяц, выбрал именно ее?
Потом она как-то его спросила. «Да я понятия не имею», - ответил он, лениво пожимая плечами. – «Я в говно тогда был».
Эпонина уже достаточно его знала, чтобы не удивиться. Но ей все равно очень нравится думать, что это была судьба.
* Во второй раз она встретила Грантера несколько месяцев спустя, в Булонском лесу. Экзамены были позади, ее ждала Сорбонна, она верила в будущее и была влюблена в надежду (и немножко - или совсем не немножко, но это секрет! - в Мариуса Понтмерси, который готовил ее к экзаменам). Она шла по тропинке, мурлыкая себе под нос, что счастье врезалось в нее, как поезд, вглядывалась в переплетенные ветки деревьев, надеясь выбрать удачный кадр.
Грантер вывалился из кустов, застегивая джинсы, недоуменно обернулся на ее испуганный визг, вытряхнул из копны волос раскрошившиеся листья и подмигнул. - Живем один раз, красавица.
Эпонина, узнавшая его сразу же и моментально успокоившаяся, хитро улыбнулась, подняла камеру и сделала снимок. Брови Грантера взлетели.
- О. Моя камера, - радостно возвестил он, подходя ближе. – Так мы с тобой знакомы! - Технически, нет, - поправила Эпонина, - Но у тебя шикарный бойфренд. - Бойфренд? – удивленно переспросил Грантер, бросив недовольный взгляд через плечо, а потом перевел взгляд на камеру – и вдруг стремительно вспыхнул, залился уродливыми красными пятнами. – Точно. А я все думал, почему карту памяти найти не могу.
Эпонина покраснела тоже. За ее спиной в нежных летних сумерках сгустилось разочарование, подкралось и выпустило ядовитые когти.
- Ты вообще-то помнишь, как отдал мне камеру? - Да не очень, - он пожал плечами. Сердце Эпонины бухнуло вниз, как камень. - Тогда, - начала она и потянулась, чтобы снять ремень с шеи, но Грантер перехватил ее руки, раздраженно потряс головой и нахмурился. - С ума сошла? Это же подарок. Она твоя.
Это кто еще здесь сошел с ума, подумала Эпонина, разжимая пальцы. Знакомый теплый вес камеры вернул сердце на место, разочарование за спиной растворилось, как призрак, но все-таки Эпонина спросила: - Точно? Странный какой-то подарок, раз ты даже не помнишь. Может, ты и не хотел мне ее дарить.
Грантер улыбнулся, задорно, солнечно и опасно, как молодой пират, и взъерошил волосы. - Ну подарил же, - весело сказал он, - Никогда не сомневайся в том, что уже сделано.
Воздух пах солнцем и будущим, лес звенел от любви. Эпонина улыбнулась, подняла камеру и, не глядя в объектив, щелкнула снова. - Так кто он? – игриво спросила она, когда Грантер перестал жмуриться от вспышки. - Так, - пробормотал он, встретившись с ней взглядом, и тут же отвел глаза. – Мой курсовой проект. Это уже не важно.
Эпонина ему поверила, даже тихо про себя пожалела. Жалеть на самом деле нужно было «курсовой проект», но тогда она даже не догадывалась.
- Ладно, мне пора бежать, - он бросил взгляд на руку, на нарисованные шариковой ручкой часы, и отвесил ей шутовской поклон. – В замок все равно не попасть, так что пора отдать должное таверне. Не скучай!
- Эй, подожди! – крикнула Эпонина ему в спину, но он только махнул рукой и исчез за поворотом. Эпонина бросилась за ним, обежала деревья, но он уже исчез. «Тоже мне, лесной царь», - обиженно подумала Эпонина.
* В третий раз она увидела его уже в сентябре, когда Мариус впервые привел ее в “Comptoir des Artes”. Грантер, вышедший покурить, встретил их у дверей, узнал ее и добродушно потрепал по волосам, безнадежно испортив небрежное произведение искусства, на которое она угробила два часа.
- Наши пути снова пересеклись, маленькая разбойница, - поприветствовал он ее под удивленным взглядом Мариуса. – Не бойся Снежную королеву там внутри. Будь смелой!
Когда минуту спустя Эпонина натолкнулась на ледяной взгляд Анжольраса, это напутствие очень ей пригодилось.
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Я сейчас скажу вещь тупую и ультраслоупочную даже по моим меркам, но. "Трандуил на алёшеньке" из нашего заглавного постика не перестает радовать Ну блин, правда, мне что-то так понравилась фраза внезапно
- ... и тогда она превратилась в лилию, - заканчивает Жан. Он тонкий и веснушчатый, весь какой-то нескладный, смешной и мечтательный. Он глядит на странные серебряные звезды и всегда говорит слишком громко, будто боится, что они его не услышат.
Но не слушает его, кажется, только Гранька.
Сумерки сгущаются, небо заливается чернилами, но в теплом, ласковом огневом круге не страшно. Жан белозубо улыбается Птице через костер, глядит нежно и неуверенно. Птица гордо приосанивается и показывает ему большой палец, и Жан сияет.
Федьке душно и неприятно на них смотреть. Птица привел Жана пару месяцев назад и долго скрывал, что там, у себя, Жан был изгоем. Жан, который плел девчонкам венки из сухих стеблей, а на рассвете пел песни. У него не сходили синяки, он прятал глаза и отговаривался падениями, а Птица за его плечом смотрел так сурово, что вопросов никто не задавал.
Так Федька впервые понял, как может быть стыдно за чужой мир.
Жан поначалу смущался, но быстро оттаял. Он тянется к дружбе, как солнечный зайчик к зеркалу, млеет и распускается от внимания, как росток от воды. Даже Гранька не слишком его задирает, хотя ему-то все нипочем.
Гранька возник из ниоткуда. Просто вылез однажды на свет костра и прибился к ним, и вцепился, как репей, гони – не гони. Мрачный, грубый и какой-то взъерошенный, словно вытолкнутый из гнезда птенец, он приходит каждый вечер, стоит петуху прокричать, и уходит самым последним. Федька думает, что никуда Гранька на самом деле не уходит, но ему никто не верит: в Степь не приходят те, кому некуда возвращаться. Нина, кажется, его жалеет. Но она слишком хорошая, смотрит на него слишком строго, чересчур добросовестно отчитывает за неопрятный вид, и Гранька смотрит исподлобья, задирает верхнюю губу над щербатыми зубами, как бездомный пес. Ему здесь не место, это все чувствуют. Но Гранька исправно приходит каждый вечер.
Он даже дал Анжольрасу прозвище. Как раз когда все решили, что это бесполезно: клички отскакивали от Анжольраса, как сухие арбузные семечки. «Аполлон», - насмешливо протянул Гранька, «Признайся уже, что боишься прыгать». И прозвище, дурацкое и громоздкое, прицепилось, вросло против воли, но крепко, как Гранька.
Прыгать, конечно, Аполлон не боится. Он не боится ничего, это все знают. Он ведь из Бастилии.
- Тюрьма, - авторитетно качнул головой Женька, поправляя пуховый шарф на шее, когда Аполлон рассказал им о своей грани. - Свобода, - окрысился Аполлон. – И никак иначе. Вы еще увидите.
Тогда, удивительно долгий год назад, все сочувственно покивали. Аполлон, маленький и кукольный, будто фарфоровый, выглядел заблудившимся котенком, потерянным, но отчаянно храбрящимся. Нина попыталась его обнять, Птица предложил свой плеер, а Федька тихонько думал, какой сказкой маленького новичка лучше успокоить.
А сегодня Аполлон возглавляет Движение Освобождения. И просит помощи.
- Мы проберемся под мост у Дворца, заложим взрывчатку и отрежем их от нас, - сверкает он небесными глазами, и Федька чувствует, как все тело вибрирует близостью Приключения, вертит головой, встречая пламенные ответные взгляды.
- Да как же, - мрачно сопит Гранька. – У них же нет потайных выходов. - Что ты знаешь! Мы изучили планы, мы затопим Дворец, взорвем Машины, и наступит новая эра! – рычит Аполлон, и Федьке вдруг становится страшно.
Гранька лениво растягивается на земле, скрещивает руки под головой.
- Ага. А через две недели кто-нибудь додумается, что правителей не осталось и место вакантно, и наступит новая эра новой эры. - Наши не такие! - Да все такие! Ты тащишь всех на смерть, а сам даже не понимаешь - - Да это ты понятия не имеешь, что несешь! Тебя я вообще не просил, ты все равно бы все испортил, да у тебя даже дома нет!
Слова повисают в воздухе, отскакивают от жуткой, клыкастой Гранькиной усмешки. Федька украдкой оглядывает остальных и тоже утыкается взглядом в пыльную землю.
- Верно, - тихо тянет Гранька, - Нет. У меня нет ничего, кроме тебя. А ты дурак, раз до сих пор не понял. Вы обречены.
Аполлон вспыхивает, некрасиво и зло, сжимает губы в линию, приосанивается, как настоящий командир.
- Я лучше умру за свою грань, чем буду отсиживаться в теплом углу, пока ее разрушают, - чеканит он непривычно жестоким голосом. Федька вздрагивает; рядом с ним Марсик дергается, как будто его ужалила пчела.
- Я пойду первым, - каждое слово у Аполлона тяжелое, как якорь, - Через десять минут идите за мной. Те, кто не струсил.
Он уходит прямо, строго, по-военному. Гранька смотрит ему вслед, пока он окончательно не растворяется в темноте.
- Ну и дурак, - тихо цедит он. – Хочешь – умирай, никто не заплачет.
Голос у него подозрительно дрожит. У Федьки вдруг начинает щипать в носу.
* Гранька был прав, успевает подумать Федька, прежде чем слева вспыхивает слепящая белизна. Их окружают, схватывают в стальной капкан, Федька выхватывает Птицу с перебитой рукой, цепляющегося за рвущегося вперед Жана, видит бледную как смерть Нину в окровавленных шортах, поднимающую упавшего Марсика, натыкается на Женьку с вытаращенными от ужаса глазами. Они никогда не были в Бастилии раньше. Они верили Аполлону на слово. А Аполлон верил, что люди придут. Но они здесь одни, и они умрут.
Им почти удается добраться до моста. Аполлон бежит впереди, сгибаясь под тяжестью взрывчатки, то и дело бросает дикие взгляды назад. «Я не хотел», - читает Федька в его мраморно-белом лице. «Я не хотел вести вас на смерть».
Их загоняют как дичь, как жалких кроликов. Загоняют в лапы отряда, полукругом выстроившегося у моста. Дворец – неприступная цитадель, вздымается черной горой, и Федька вдруг понимает, что очень, очень не хочет здесь умирать.
Аполлон останавливается, когда до дворцовых гвардейцев, уже вскинувших на плечо мушкеты, остается всего пара метров. Федька почти врезается в него, в спину ему ударяется Нина, и вот все они застывают, смерть позади, смерть впереди, и конец всем приключениям.
Они думали, что будет весело.
- Ну же, - говорит Аполлон. – Стреляйте. Убейте меня. Но отпустите моих друзей. Он выглядит таким гордым, таким стройным и безмятежным, что Федьке кажется, будто на мгновение останавливается время.
А потом за спиной гремит взрыв, вспыхивает огненная стена, а перед Аполлоном, закрывая его от гвардейских мушкетов, стоит Гранька.
- Я не предатель! – звенящим голосом кричит он, не оборачиваясь. На беззащитной ладони у него танцует искорка. – Не предатель! А ты – идиот! Уходите, ну! Алька! Взрывай свой мост!
И Аполлон – Алька – в отблесках выстрелов, среди криков и хаоса, выпрямляется, ловит его взгляд и улыбается.
* Костер горит ярко и весело, нервно-тягостный гомон взлетает к небу, путешествует из рук в руки изрешеченная красная курточка.
Гранька сидит в тени, за кругом, насупленно упершись локтями в колени. Его никто не прогоняет, но и к огню его не зовут. Вороненок. Дикий. Захочет – подойдет.
Им стыдно. И радость у них – тихая, неловкая. Они ведь победили? Они знают, что победили. Но остался Гранька, и ему совершенно невозможно посмотреть в глаза.
Гранька смотрит на них, почти не моргая, хотя от дыма ужасно щиплет глаза.
Они ждут.
И наконец, перед рассветом, из степной темноты появляется Алька, растрепанный, окровавленный и странно серьезный. Федька замечает его первым, вскакивает, роняя очки, радостно вопит, стискивает в объятиях пискнувшую Нину; и костер из тихого ожидания наконец взрывается отчаянным счастьем.
Алька устало взмахивает рукой, криво улыбается, стоически принимает восторги, и даже не слишком заметно покачивается, когда они хлопают его по плечу. Он садится в круг, утирает сажу со лба, терпеливо отвечает на вопросы, пожимает руки, а потом, наконец, громко, широко зевает. Где-то кричит петух.
- Идите, - говорит им Алька. – Вас дома хватятся. Пора.
Альку все слушаются, хотя он, пожалуй, в первый раз по-настоящему просит, а не командует. Федька уходит вместе с остальными, но на полпути отстает. Гранька тоже остался у костра, и Федька не знает, что сейчас произойдет, но знает, что не простит себе, если не выяснит.
Он снимает сандалии, старается ступать бесшумно, но это, оказывается, совершенно неважно.
У костра Алька, замерев, протягивает сидящему Граньке раскрытую ладонь с потускневшей медной монеткой с мальчишкой-трубачом. Свой талисман.
Гранька медленно, как во сне, поднимает руку. И осторожно касается Алькиных пальцев.
- Я боюсь прыгать, - произносит Алька одними губами.
Со своего места Федька видит только Гранькину спину, но он точно знает, что Гранька сейчас улыбается. И наконец-то по-настоящему.
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Постик о жизни и о еде, капслок И НИ ОДНОГО СМАЙЛИКА Я КЛЯНУСЬ, проматываем.
читать дальшеМКР из бэк, но я не могу их смотреть, потому что ЭШЛИ И СОФИЯ БЕСЮЧИЕ ТВАРИ КОТОРЫЕ МОГУТ ГОТОВИТЬ ТОЛЬКО АЗИАТСКУЮ КУХНЮ А ДЖЕЙК И ЭЛЛИ ХЭВ БИТЕН ЗЕМ ИН ЗЕЙР АУН ФИЛД ЭНД ИТ ВОЗ ПЕРФЕКШН ТОТАЛЛИ ПЕРФЕКШН НО ЭШЛИ И СОФИЯ ВСЕ РАВНО БЕСЮЧИЕ ТВАРИ ОБОЖЕ Я НЕ МОГУ НЕНАВИСТЬ
* Минвайл. Вот представьте, что ваши друзья говорят о яблоках. Об охуенном сорте яблок, который однажды попался им в десерте, и теперь они мечтают вновь попробовать эти яблоки, просто тащатся от воспоминаний, и вообще считают, что их жизнь без этих яблок скатится в полное говно. А ты сожрал ведро этих яблок, но подписал бумажку о неразглашении. И ты прекрасно знаешь, что на вкус они вне десерта весьма блёклые, а еще потом от них прошибает нечеловеческий понос. И вот ты слушаешь, как твои друзья нахваливают воспоминания о десертных яблоках, и у тебя язык чешется сказать им, как им повезло, что они их не попробовали в натуральном виде, но ты не можешь. Так что ты просто сидишь, улыбаешься и молчишь. Для такого трепливого котика, как я, это же адский ад. Но иногда секреты хранить приятно.
Смотрите, как я могу, действительно ни одного смайлика!