Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Спина болит как последняя сука, так что я счастливо (ЭКСЕПТ ФОР ЗЕ АГОНАЙЗИНГ ПЕЙН) продрыхла почти весь день, потом повалялась на полу, пофоткала люстру на инстаграм, пыталась эротично съесть банан, но как обычно. С самого утра мерещилась большая пицца с двойным сыром - горячая, ароматная, сыр тянется за куском, все такое, но я даже не смогла ее заказать, потому что добиралась бы до двери десять минут, #юдольпечали. В конце концов приехали друзья, пиццу не привезли, зато привезли мазь и вино, потому что БЛОУДЖОБС как это в гости и не выпить-то. Теперь вместо политики я рассказываю им про Анжольраса, и что-то вздохи облегчения подозрительно откровенны
В общем, чудесный день, все рекорды продуктивности побиты. Ну ок.
Зато теперь я обдолбалась обезболивающим и мне хорошо.
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
нет, я вообще уже сплю, честно Но покурить перед сном, и представляете, на козырьке подъезда, в который я вечно целюсь окурками плохая девочка, СОВСЕМ РАСТАЯЛ СНЕГ а еще этим утром там был сугроб.
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
- "Your cadaver is my temple".
Ну спасибо, Эдгар По
Вот тут штучка, в которой Эмили Дикинсон, Федор Достоевский, Чарльз Дикенс, Эдгар По, Фридрих Ницше и Уильям Шекспир помогают тебе писать текст. ВЕСЬМА ДОСТАВЛЯЕТ. "I'll selflessly give you a screwing you'll never forget!" ((c) Grantaire, edited by William Shakespeare)
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Ну и этот.
На 1.09: "Гаврош. AU, в котором Гаврош - юноша, а остальные Les amis - уличные дети, помогающие ему на благо революции".
Цветы на обочине.Первым умирает Жан Прувер. Услышав, что на баррикаде не хватает патронов, он перелезает на улицу. Его расстреливают, пока он поет о свободе. Первая пуля разбивает ему плечо. Голос начинает дрожать, но песня не прерывается.
Прувер – ландыш, распустившийся в сточной канаве. Тихий и мечтательный, он проводил дни в садах и парках, подкармливал бездомных кошек, хотя самому не хватало еды, и верил в прекрасное будущее с той же страстью, с какой пьяницы верили в вино. Он был робким и незаметным, жался к Курфейраку, когда Париж накрывала гроза, плел венки из полевых цветов и боялся просить у прохожих монетки. Он полез за патронами первым, без тени страха и сомнения. Он был бесстрашным.
- Да здравствует рес... – кричит он, но следующая пуля обрывает его, разрывает горло. Курфейрак взвывает, как раненый зверь, и бросается вперед; Гаврош перехватывает его, отбрасывает за спину, кричит бледному как смерть Анжольрасу и застывшему Комбеферру: «Держите его!» - и перемахивает через баррикаду. Пули льются вокруг кровавым дождем, истошный крик Курфейрака звенит в ушах, прошивает все тело огненной болью. Гаврош прижимает к себе маленькое тело, невесомое в его руках, встает в полный рост, смотрит вперед, на пушки и укрывающихся за ними убийц. И на мгновение все затихает. Огонь прекращается.
- Отпусти, Анжольрас, иди к черту, они убили его, я убью их, убью, - захлебывается высокий голос Курфейрака за баррикадой. Гаврош смотрит на Бьяншона, выскочившего следом за ним, на корзинку с патронами в его руках, и поворачивается к убийцам спиной. Им стреляют в спины, но они неуязвимы. Не сейчас.
* - Вы должны уйти, - говорит Гаврош, строго оглядывая их. – Нам не нужно больше детских смертей. Это уже не революция. Это убийство.
Курфейрак, держащий на коленях тело Прувера, даже не поднимает голову. Он гладит спутанные пшеничные волосы, выпутывает из растрепавшейся косы увядшие васильковые лепестки, смотрит в невидящие глаза. Он не уйдет, никто не сможет его заставить. Это Гаврош понимает без слов.
Но остальные должны выжить. Вся эта революция, его революция, была для того, чтобы у них появилось будущее.
Комбефер, готовый поверить во что угодно, от уличных фокусов до летающих машин, и оборудовавший всей их семье жилище в слоне. Фейи, который не умел читать, но бойко тараторил на трех языках, который был своим в рабочих кварталах и никогда не унывал. Жоли, чистюля и умница, который всегда вытирал руки о штаны перед едой, зимой заматывал горло неизвестно откуда взявшимся шерстяным платком, а летом каждый день купался в Сене. Боссюэ, добродушный, вихрастый и потрепанный, с которым Жоли делил все, от украденных булок до шерстяного шарфа. Баорель, сильный и смелый, не переносивший несправедливости, но любящий песни. Мариус, сбежавший из дома дворянчик, которого сначала побили, а потом сделали членом семьи; он учил неграмотных малышей азбуке, пламенно рассуждал про Вольтера, хотя, конечно, его не читал, а потом влюбился в благородную девицу. Он пришел на баррикаду вслед за остальными, хотя ему-то было, куда возвращаться. Анжольрас, серьезный и строгий, маленький уличный принц, у которого наверняка когда-то была пеленка с дворянским вензелем, которую он продал, чтобы купить друзьям хлеба. Грантер, диковатый хулиган, прибившийся к компании прошлой зимой; он следовал за Анжольрасом преданно, словно пес, приносил ему сладкие булки, которые Анжольрас раздавал малышам. Сейчас он держит Анжольраса за руку, смотрит прямо и смело, и Анжольрас сжимает пальцы в ответ. - Мы не уйдем, - говорит Анжольрас, и в его голубых глазах, в его ангельском личике Гаврош видит голодную, измученную, гордую Францию. – Мы граждане Республики, и мы будем сражаться за нее до последнего. Остальные кивают, яростно и жадно, блестят готовыми к смерти глазами. - Я запрещаю, - пытается Гаврош. – Вы путаетесь под ногами. Уходите немедленно, не позорьте баррикаду. Грантер фыркает и толкает Анжольраса плечом. - Видал? Уже строит из себя короля! Анжольрас улыбается, мрачно и решительно. - Мы остаемся, - он вскидывает подбородок и сжимает руку Грантера. Остальные кивают, бьют Гавроша отчаянными улыбками, смеются, хлопают друг друга по плечам. Гаврош хочет возразить, судорожно роется в памяти, подыскивая правильные слова. Он должен убедить их, должен заставить их уйти, ведь если умрут и они, то для чего они все это начинали? Но Курфейрак – игривый и ласковый, как котенок, любимчик богатых дам и добрая гроза всего Парижа, - целует Прувера в лоб, закрывает ему глаза и поднимает на Гавроша свинцовые, опасные глаза. - Они убили нашего брата, - тихо говорит он, отчеканивая каждое слово. – Ты бы ушел? Господин Гаврош? Гаврош мог бы ответить. Мог бы напомнить им про семью и любовь, но они слишком умны, чтобы ему поверить. У них нет семьи, кроме друг друга. А еще он их понимает. Вчера, в самом начале восстания, пуля поцеловала сердце его сестры. - Хорошо, - говорит он, глядя в слишком взрослые глаза Анжольраса. – Займитесь ранеными. И смотрите в оба. Собрались умирать – так продайте свои жизни как можно дороже. Они кивают слишком торжественно, чтобы у Гавроша перестало щемить сердце.
* Париж - витые улицы, паутинные лабиринты переулков, расщепленные мостовые, упоительный хаос столицы. Каменные гаргульи, суровая громада Нотр-Дама, цветущие сады Тюильри, пышные матроны, щебечущие юные красавицы, роскошные театры, веселые актеры, добрые пьяницы, всегда готовые угостить хлебом или порадовать монеткой, пьяницы злые, которых весело дразнить и от которых еще веселее убегать и смотреть, как они спотыкаются и заваливаются в канавы. Высокое небо, звенящий полдень, попрошайки в лохмотьях на ступенях роскошных дворцов, кавалеры в шелке и бархате. Париж яркий, как солнце, и темный, как полночь. Париж - сердце Франции. А гамены – сердце Парижа. Утром, когда разгорается рассвет, гамены умирают первыми.
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Перетащу сюда, пусть будет.
Название: я никогда не научусь называть свои тексты нет Рейтинг: pg-13? (есть нехорошее слово) Пейринг: duh. Примечания: 1) На Les Mis Fest, 1.18: "Анжольрас/Грантер. Модерн-АУ. Вместе снимать квартиру в Париже". 2) МОДЕРН-АУ ПО МОТИВАМ ТРЕДОВ ПРАВДОРУБА
травка, флафф, сто тридцать дней ГрантераПышнотелая томная девица, полностью обнаженная, оборачивается на Пиноккио, который пристроился сзади. «СОВРИ МНЕ», требует неоново-синяя надпись. Анжольрас моргает раз, два, три, и наконец заставляет себя поднять взгляд. Обладатель майки одаривает его наглой улыбкой, развязно подмигивает и бесцеремонно оглаживает его с головы до ног искрящимся раздевающим взглядом. Анжольрас скрещивает руки на груди и терпеливо ждет, пока незнакомец не возвращает взгляд на его лицо. - Хей, - говорит незнакомец, надувает и громко лопает пузырь из розовой жвачки и смотрит Анжольрасу в глаза из-под растрепанной кудрявой челки, - Курфейрак говорил, ищещь соседа? - Грантер? – спрашивает Анжольрас, старательно контролируя голос, чтобы не показать ни удивления, ни неприязни. Парень сверкает белозубой улыбкой, дергает плечом, на которое закинул спортивную сумку, и размашисто кивает, обдавая Анжольраса внезапным облаком блесток. - Веселая ночь, бро, - серьезно поясняет Грантер, пока Анжольрас прожигает его взглядом и старается не чихнуть. – Нальешь выпить – расскажу. Анжольрас смотрит на рваные джинсы, оранжевый неоновый браслет на тощем запястье, потертый кожаный ремень с бляхой «THE MAN ↑ THE LEGEND↓», старательно избегает рисунка на майке. Ну, как бы там ни было, Курфейрак ведь говорил, что Грантер – отличный парень. И Комбефер с ним согласился; сказал, что лучшего соседа Анжольрасу не найти. Нет оснований не доверять друзьям, да и потом, судить по внешности – последнее дело. Анжольрас распахивает дверь, пропуская Грантера внутрь. - Две сотни в месяц, никаких девушек, никаких вечеринок, уборка раз в неделю, каждый моет за собой посуду сам, никакого шума по ночам, - отчеканивает он, пока Грантер вальяжно проходит в холл, сбрасывает растоптанные мокасины, хмыкает на гравюру Парижской Коммуны и с одобрительным интересом рассматривает кожаную куртку на вешалке. – Не курить в помещении, мусор выносим по очереди, платить до двадцатого числа, без задержек. Грантер кивает, пританцовывая под какую-то воображаемую музыку, и распахивает дверь в комнату Анжольраса прежде, чем Анжольрас успевает сказать «протест». - Хей, команданте! – приветственно восклицает он, отвешивая плакату с Че шаткий поклон, и улыбается Анжольрасу через плечо кровожадным акульим оскалом. – Курф говорил, что ты интересный. Ты мне нравишься. Так что, выпить найдется? - Я не пью, - ровно отвечает Анжольрас, ненавязчиво подталкивая Грантера к свободной спальне дальше по коридору. – А тебе нужно проспаться. Давай. Грантер закидывает руку ему на плечо и фыркает ему в щеку, почти прикасаясь губами. - Заботливый, - мурлычет он, словно пьяный кот. – Нет, ты мне очень нравишься. Грантер вырубается, стоит ему коснуться кровати. Анжольрас тяжело вздыхает и тихо прикрывает за собой дверь. Нет, Курфейрак с Комбефером не стали бы его подставлять. И издеваться над ним не стали бы. Друзьям Анжольрас доверяет, и будет доверять всегда. Но почему-то у него очень плохие предчувствия.
* Через две недели Курфейрак прячется от Анжольраса в женских туалетах и темных комнатах гей-клубов, а Комбефер солнечно улыбается и похлопывает Анжольраса по плечу. - Он же заблудившаяся, отверженная душа! Он нуждается в твердой руке. Кому, как не тебе, указывать ему прямой и, кхм, повторюсь, твердый путь в будущее? Комбефер абсолютно, до тошноты серьезен, но почему-то в его словах Анжольрасу чудится скрытый смысл. В скрытых смыслах Анжольрас не силен, да и вообще, он уверен, на самом деле эта паранойя - пагубное влияние Грантера. И его алкогольных паров. И той подозрительной зеленой поросли, которую тот с вечера первого дня заботливо взлелеивает на балконе. - По-моему, ты выращиваешь вовсе не помидоры, - строго говорит Анжольрас вечером на исходе их первой недели совместного проживания. Грантер с оскорбленным видом прижимает руку к сердцу, округляет глаза: - Как можно?! Что ты вообще делал на балконе, эй, ты же не куришь, а теперь весь мой сюрприз насмарку! Я хотел вырастить базилик и подарить тебе, смотри, я раскрасил горшок под французский флаг! Нравится? Анжольрас не удостаивает его ответом, разворачивается, закрывает за собой дверь (может, чуть-чуть быстрее и громче, чем хотел). За дверью, как-то само собой за пару дней покрывшейся неприлично откровенными рисунками, раздается громкий, довольный хохот.
* Каждое утро Анжольрас просыпается ровно в шесть. Он отправляется на пробежку по набережной Сены, благо, квартира у них совсем рядом с Shakespeare & Co. К семи он возвращается домой, делает себе свежевыжатый томатный сок с базиликом (ошпарить томаты, очистить их от семян и кожицы, размолоть в блендере, разбавить соком от семян, добавить мелкопорубленный базилик и щепотку перца чили, лучший способ начать день и подпитать тело витаминами) и уходит в душ. После душа он пьет свой сок, завтракает поджаренным цельнозерновым хлебом и грейпфрутом, чтобы обеспечить организм необходимыми витаминами и здоровыми углеводами, пролистывает комментарии в своем блоге, отвечает Жоли, приславшему трагически-мрачную смс с полусерьезными набросками завещания в четыре утра, чистит свой фейсбук от навязчивых пошлых комментариев (он всегда знал, что фейсбук не отличается интеллектуальным контингентом, но в последнее время это уже начинает утомлять). Потом он одевается и отправляется на занятия. Он всегда приходит за пять минут до начала лекций и успевает просмотреть конспекты с прошлых лекций. Этот режим не менялся два года, с того дня, как Анжольрас снял свою первую квартиру. Грантер уничтожает его под корень за два с половиной дня. Зато приносит альтернативу. На второй день после переезда вышедший из душа Анжольрас застает за столом Грантера, на котором нет ничего, кроме пластмассовой короны и плавок с суперменом. Грантера, который медленно оглядывает его обнаженный торс и довольно облизывается, поигрывая пустым стаканом. - Охуеть, чувак, - тянет он низким голосом, глядя Анжольрасу куда-то в район полотенца. – То есть, супервещь ты сделал, пара глотков и никакого похмелья. Еще есть? Анжольрас приходит на занятия злым, растрепанным и непривычно взбудораженным. С тех пор Грантер каждое утро встречает его на кухне, даже если Анжольрас, уходя на пробежку, сталкивается с ним на лестнице, когда пьяный Грантер, цепляясь за перила, пытается добраться домой. Грантер, растрепанный и сонный, щеголяет комиксовыми плавками, багровыми засосами и расплывшимися телефонными номерами на запястьях; лениво щурится празднично-яркому летнему утру, раскачивается на стуле, чудом удерживая равновесие, делится пошлыми подробностями сквозь холодную пиццу, разглядывает Анжольраса, совершенно не стесняясь, и каждый раз выпивает весь его питательный сок. Анжольрас на самом деле не знает, так ли сильно он любит Комбефера с Курфейраком, чтобы это терпеть. Но сок почему-то все равно исправно делает каждое утро. И оставляет на столе, уходя в душ. Глупо тратить силы и нервы на борьбу с безобидной двухлетней привычкой, когда можно заняться по-настоящему важными вещами.
* В душе поселяется ярко-желтый утенок в садомазохистском костюме, квартира пропитывается тонким ароматом неизвестных травок и вонью химических смесей для проявки фотографий. Грантер под завязку забивает пустующий мини-бар, доставшийся Анжольрасу от съехавшей Эпонины, каждый вечер валяется на диване в гостиной в рваных, вытертых джинсах, пошлых и сползающих, громогласно хохочет над Спанчбобом, булькает фруктовым кальяном, зовет оценить инстаргаммные фотографии его новых носков с черепашками-ниндзя, оставляет кучи мятой, пропахшей чужим возбуждением одежды на коридорном полу, никогда не ложится раньше четырех и неизвестно где пропадает днями. Грантер таскается с ним на собрания в кафе, воодушевленно делает флаги (правда, весьма вульгарные и натуралистичные), пропускает пикеты, напившись, с похоронной серьезностью подсовывает Анжольрасу ужасающие черновики блог-постов и статей, регулярно «забывает» на кухонном столе раскрытый молескин с весьма фривольными изображениями Анжольраса... Грантер безумно раздражает. Грантер – изумрудный ураган, поджарый, жилистый, загорелый, безумное южное лето, расплавленный воздух. Безалаберный, ласковый хаос, безграничная наглость, отрицание приличий, персонифицированная бессмысленность. Он разбивает привычный порядок, уничтожает, втаптывает в землю, наполняет мир Анжольраса карнавальным хаосом, отвлекает, теребит, постоянно маячит рядом раздражающе ярким солнечным зайчиком. Он ничего не стесняется и не боится, не признает ни норм, ни приличий, ни во что не верит и смеется, когда Анжольрас пытается хоть что-то ему объяснить. Грантер громко смотрит порно на кухне, пока Анжольрас пытается готовить ужин, и комментирует особо удачные моменты; Грантер скручивает сигареты, облизывая прозрачную бумагу по всей длине и глядя на Анжольраса из-под ресниц; он растягивает под потолками по всей квартире проволоку, развешивает фотографии изморенных развратных девиц на окровавленной земле, тонко-воздушных нимф в полусгнивших кисейных платьях, обнаженных мужчин на белых простынях в обнимку с иссохшими трупами. «Искусство, мой прекрасный друг», - говорит однажды Грантер, серьезно глядя Анжольрасу в глаза, - «искусство не терпит полутонов. Они видят себя прекрасными, но какими их видят другие? Вот эта – прелестница! – вчера была смешливой застенчивой официанточкой, а сегодня я встретил ее – и она уже многообещающая актриса, потому что какому-то потному увядающему денежному мешку приглянулись ее ноги. Он сделает ей грудь, сделает нос, пройдет месяц, и она станет безупречной куколкой, а я хочу запомнить. Сейчас. Я сказал ей, что снимаю для рекламы, и крошка поверила. Жизнь создает такое, что нам не превзойти никогда». Грантер залпом опракидывает бокал вина, а Анжольрас смотрит на Дафну, изящную юность с округлым личиком, ямочками на щеках, пшеничными кудрями и наивным взглядом влюбленного олененка. За девушкой на фотографии тенью проступает вытянутый призрак, узловатый, искореженный, закостеневший, – ее же тень, наложенная на образ. «Дафной» девушку назвал Грантер. Анжольрас не просит его убрать фотографии. Они беспокоят его, раздражают, вспугивают рой ненужных мыслей, как и сам Грантер, но он не говорит ни слова.
* Утром восемнадцатого дня Грантер (в плавках с Халком) приветственно машет Анжольрасу открытой бутылкой водки. Анжольрас презрительно отворачивается и лезет в холодильник за органическим йогуртом (сока он сделал на двоих, но Грантер успел уничтожить весь литр, и Анжольрас даже не знает, почему его это все еще удивляет). Кухня тесная, залитая мягкой утренней негой, и Грантер легонько пихает Анжольраса ногой: - Эй, зацени! Обновка! Зря я страдал, что ли? Анжольрас оборачивается, гневно сузив глаза, и напарывается на пьяно-серебряный взгляд Грантера, как на копье. Грантер отводит пропитанную водкой вату от соска, в котором теперь красуется витое серебряное колечко. Анжольрас смотрит, как загипнотизированный, а пальцы Грантера тянут колечко, оглаживают, теребят. Грантер ловит его взгляд и расплывается в чеширской, безумной улыбке. - Так и знал, что понравится, - и голос у него почему-то севший на пару октав. Анжольрас отворачивается. Что за глупость, в самом деле. За его спиной Грантер неслышно вздыхает.
* Раньше все было куда проще, меланхолично думает Анжольрас, проматывая комментарии к посту о гей-правах. Он замечает это уже не первый раз. Он пишет логичные, умные, справедливые вещи, но резонанса получает в три раза меньше, чем любая из гифок Прувера по диснеевским мультикам. Грантер утверждает, это потому, что Анжольрас слишком логичен. «Эй, Аполлон, мы не в прошлом веке. Сейчас пора золотого эгоизма, инфантильный эгоцентризм, возведенный в абсолют, людям же плевать на все, в чем они не видят собственного отражения. Хочешь что-то изменить – начни говорить с людьми, а не с идеями». Грантер в который раз был пьян, поэтому Анжольрас его проигнорировал, но слова проникли под кожу, вросли в кровь заманчивыми семенами. «Им не нужны отвлеченные слова. Покажи им себя. За тобой они пойдут на край света. Я знаю». «Люди устали. Бессмысленно верить в отвлеченное нечто, в абстракции, которые двадцатый век растоптал, раздавил под каблуками, опьянил рок-н-роллом и любовью. Абстракций нет. Есть только люди». Анжольрас удаляет почти дописанный пост, удаляет три тысячи слов доказательств, аргументов и призывов. «Вот что. Меня зовут Анжольрас, и я чертовски зол», - начинает он. Грантер возвращается с очередной попойки непривычно рано, когда еще не пробило и трех. «Молодец, Аполло», - наклонившись, шепчет он в кудри Анжольраса. «Им понравится». Анжольрас подается вперед, уходя от чужого прикосновения, и нажимает «Опубликовать». С утра у него прибавляется три сотни подписчиков. И теперь он никогда, никогда не будет оставлять лэптоп включенным. И сменит пароль в ЖЖ. И, пожайлуй, разобьет айфон Грантера. Но сначала удалит его чертов инстаграм. Ничего этого он, конечно, не делает. Он орет на Грантера, пытается вбить в его взъерошенную голову понятие личных границ, но все, конечно, выходит впустую. Конечно, он мог бы выгнать Грантера, избавиться от него раз и навсегда и найти нормального соседа. Но у него не хватает времени, они ведь организовывают протест, а еще ему нужно закончить эссе о влиянии Наполеона на культуру Франции, и возиться с Грантером просто нет сил. А еще Грантер, кажется, никогда на него не обижается. Всегда возвращается домой. И всегда смотрит с улыбкой. Иногда он даже выглядит кротко. Может быть, он не так безнадежен. Анжольрасу хочется в это верить.
* - Это моя детка, - говорит Грантер вечером двадцать шестого дня, пошатываясь и прижимаясь горячим голым боком к Анжольрасу. Грантер влюбленно пожирает глазами новенький блестящий мотоцикл, замерший у тротуара, а его пальцы рисуют невесомые круги на поясе анжольрасовых джинсов. Анжольрас облизывает пересохшие губы. - Ты спустил на него квартплату за шесть месяцев, - говорит он обвиняюще. Голос слишком хриплый, но Грантер, слава Богу, пахнет марихуаной и абсентом и ничего не замечает, только прижимается сильнее, ближе, чтобы удержать равновесие. - Ага, - легкомысленно выдыхает он куда-то Анжольрасу в шею и устраивает отяжелевшую голову у него на плече. Вчерашняя щетина царапает обнаженную кожу рядом с белоснежной майкой, лето жаркое и бесстыдное, но Анжольраса почему-то бросает в зябкую дрожь, как под весенним дождем. Он передергивает плечами, сбрасывая голову Грантера, и, чертыхаясь про себя, удерживает его от падения, приобнимая за пояс. - О чем ты вообще думал, - говорит он. Грантер горячий, как печка, почти плавится под прикосновением, поджигает пальцы. - Ты безобразно пьян, ты понимаешь, что мог кого-то прикончить? Кто вообще выдал тебе права? Грантер легкомысленно машет рукой, жмурится и ухмыляется. - Да ладно, - тянет он, - Смотри, какая прекрасная ночь, и она только начинается! Тебе давно пора расслабиться, свет моей жизни, так как насчет поразвлечься? Давай, Курфейрак нашел новый бар, и я знаю кое-кого, кто просто увядает без твоего общества. Серьезно. Давай. Когда ты в последний раз развлекался с друзьями, а? Когда кто-то не будил меня ночами попойками по скайпу, - хочет огрызнуться Анжольрас. Он и правда безумно зол, зол настолько, что перехватывает горло. Быть безответственным идиотом – одно дело, но садиться за руль, когда еле стоишь, и подвергать чужие жизни опасности – это... - Эй, - тихо вклинивается в его мысли Грантер, непривычно серьезный и как будто неожиданно протрезвевший, - За кого ты меня принимаешь? Меня подбросил Курфейрак, это вообще был его байк, а тут он как раз купил крутую тачку своей мечты. Да и на байке он ездит хреново и медленно, слышишь? Я не такой тупой. Верь в меня хоть чуть-чуть. - Почему я должен? – холодно цедит Анжольрас, отказываясь думать о том, что он чувствует. - Не должен, - шепчет Грантер, - Но можешь. Пожалуйста. Анжольрас слушает глухое биение его сердца, выдыхает и закатывает глаза. - Сейчас-то Курфейрака здесь нет. Ты должен отдать мне ключи – и не спорь! Врежешься в грузовик по дороге в бар – это будет на моей совести. Я подброшу. Руки Грантера смыкаются на его талии осторожным, неожиданно нежным кольцом. Анжольрас так и не дожидается развязных прикосновений, которые он уже приготовился вытерпеть со стойким равнодушием. Грантер держится за него, невесомо прижимается щекой к плечу, и никаких скабрезных намеков. Ветер ударяет в лицо, пьянящая симфония влюбленного лета, фонари проносятся мимо яркими звездами. Мотоцикл рычит в его руках, послушный и грациозный, как прирученный лев. Анжольрас не отдаст Грантеру ключи. Для безопасности Грантера, конечно. И Грантер завтра же купит шлемы. К мотоциклам нужно относиться ответственно.
* Вечером тридцать восьмого дня Анжольрас не возвращается домой, потому что его забирает полиция. «Несанкционированный протест, сопротивление полиции, хулиганство», - с едва различимым, и оттого особенно пугающим предвкушением зачитывает обвинение высокий инспектор с горящим взглядом бывалой ищейки. Анжольрас знает свои права до последней буквы, но он никогда не думал, что это знание окажется бесполезным. Все, на кого он мог рассчитывать, рядом с ним. Решетка захлопывается, у Анжольраса урчит в животе (ну да, спасибо, желудок, лучшего времени ведь не найти), и рассчитывать им не на кого. Еще сто лет назад народ бы такого не потерпел, - мрачно думает Анжольрас, - Тогда люди не боялись вылезти из теплых кроватей и вступиться за справедливость! Он пытается поговорить об этом с товарищами, но Курфейрак зевает и – Прости, Анжольрас,все правильно, очень круто и мега тру, но я вторые сутки не сплю – с неожиданным комфортом растягивается на железной лавке; Прувер совсем его не слушает, но через полчаса каким-то образом умудряется очаровать охранника настолько, что тот соглашается контрабандой принести ему кофе, карандаш и молескин; Мариус замогильным голосом сообщает, что его жизнь кончена, ведь Козетта никогда не свяжется с бывшим уголовником; Фейи почему-то начинает говорить на ломаном польском, Баорель на удивление хорошо изображает “Folsom Prison Blues” на воображаемой губной гармошке; а Комбефер, выслушав Анжольраса до конца, не поддерживает свободолюбивый дух, а советует позвонить Грантеру. Анжольрас фыркает, садится на пол, прижимаясь спиной к решетке, и с достоинством замолкает. Комбефер опускается рядом, поправляет очки и молчит. Галогеновые лампы, отражаясь в его очках, сверкают совершенно дьявольским образом. Через час, когда Прувер уже упросил охранника запостить за него твит (Нет, не смотрел никто из нас / С такой тоской в глазах / На лоскуток голубизны / В тюремных небесах #balladofparisgaol #forthegreatergood), а Комбефер превзошел сам себя по части многозначительного молчания, Анжольрас сдается и решает попробовать позвонить Жоли. Но Жоли прикован к постели мутировавшим убийственным насморком, предположительно перерастающим в хронический воспалительный процесс. Боссюэ и Мюзикетта, сварив Жоли бульон, не слишком съедобный, но зато приправленный любовью, по настоянию заболевшего удалились подальше от очага эпидемии и затерялись в ночи. Фейи выцарапывает на стене японский веер с польскими стихами. Комбефер очень многогранно покашливает. Баорель начинает напевать “Bohemian Rhapsody”. Грантер приезжает двадцать минут спустя. Анжольрас чуть ли не впервые видит его трезвым – и почему-то вдруг замечает, какой Грантер бледный. «Не волнуйся», - говорит Грантер, глядя на Анжольраса сквозь решетку потемневшими глазами, и исчезает. Через десять минут их выпускают. Уже на выходе из участка Анжольрас оборачивается – и успевает увидеть, как инспектор с огненными глазами пожимает Грантеру руку. Никому так и не удается узнать, что произошло. Грантер пьет еще больше, чем раньше, но становится на удивление молчалив. Впрочем, ненадолго. Но тайну он хоронит вместе со своей серьезностью.
* Вечером пятьдесят седьмого дня Анжольрас возвращается домой заполночь. И находит у себя в комнате всю компанию Азбуки, рычащий басами компьютер, а также море пивных банок, три больших пиццы и твистер. - Чувак! Присоединяйся, - машет ему Грантер, балансируя на одной руке под Курфейраком. Анжольрас молча смотрит на него, надеясь, что у него получается в достойной манере передать всю палитру усталости, ненависти и презрения. Он безумно вымотался, запись передачи о социальной несправедливости и полицейском произволе оказалась ловушкой пылающих подозрительным энтузиазмом журналисток, и все, чего он хочет, - это пойти спать. Чего он никак не ожидал, так это того, как с лица Грантера под его взглядом сползает пьяное веселье. Ему вдруг становится неловко, странно и неприятно, под сердцем все непонятно скручивает, как будто он проглотил живого осьминога. Остальные затихают вместе с Грантером, падают, забывая игру, оборачиваются на Анжольраса, и от этого почему-то становится еще хуже. - Чуваки, перемещаемся ко мне, - командует Грантер из-под рухнувшей на него кучи. Все покорно встают, неловко улыбаются и шатающейся толпой устремляются в коридор. Грантер выходит последним. – Не волнуйся, Аполло, - шепчет он, почти задевая щеку Анжольраса губами. – Мы будем тихими и незаметными, как спящий в джунглях лев. И они действительно сидят тихо. Ровно полчаса, пока Анжольрас не начинает засыпать. Стоит ему задремать, как из комнаты Грантера доносятся испуганные вопли, трубный гогот и, кажется, пение. Анжольрас переворачивается на живот и накрывает голову подушкой. За стеной гремит мат, крики, какие-то рассуждения о членах и сиськах, разочарованные стоны, истошные крики «НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ ЧУВАК НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ», ревнивый рокот Боссюэ, испуганные апокалиптические стоны Жоли, и Анжольрас не выдерживает. Он распахивает дверь комнаты Грантера так резко, что она ударяется о стену. В темноте, разбавленной только молочным мерцанием компьютера, друзья подскакивают, вцепляются друг в друга и оборачиваются к нему, как один, с виноватым ужасом на лицах. Анжольрас вздыхает и качает головой. - Подвиньтесь, придурки. И передайте мне пиво. Потому что никто не играет в Слендермена лучше Анжольраса.
* Они играют еще не раз, и Грантер всегда садится рядом, и иногда, когда все орут от испуга, впивается пальцами в колено Анжольраса. Анжольрас всегда слишком сосредоточен на игре, чтобы сбрасывать руку. Конечно, он огрызается, и говорит «Перестань меня лапать, придурок», и делает вид, что не замечает. Грантеру пора бы научиться вести себя прилично, но учиться он не желает. А Анжольрас не собирается насильно его учить.
* Жить с Грантером – настоящий ад, но Анжольрас, к собственному удивлению, быстро привыкает. Сто тридцать два дня пролетают совсем незаметно. А на сто тридцать третий день подозрительная растительность в горшке, расписанном под французский флаг, очень радует Грантера. На сто тридцать четвертый день назначен всеобщий протест против несправедливых поправок в закон о найме на работу, на который Грантер клялся привести свою богемную тусовку. У Анжольраса очень, очень плохие предчувствия.
Snarky, self-reliant, and hyper as hell, I enjoy terrorizing the general populace. Nevertheless, I have a good heart, and am always willing to help out a friend, even in a dubious cause. In fact, *especially* in a dubious cause.
Your profile: Now where did you spring from? Granted, you're cute, but since you're a cross between staunch chastity and staunch heterosexuality, it's sometimes hard to tell what makes you tick.
Зачем я люблю котят. Лучше бы я любил колбасу. (с)
Вот я не хотела это писать. Я собиралась писать про котят и тру лав. Но траву не выбирают И я отказываюсь страдать в одиночестве.
Император, мон ами, это для вас и принадлежит вам с потрохами. Как идейному вдохновителю.
Модерн!АУ, дарк!Анжольрас, промискуитет, наркотики и безысходность. Драгз ар бэд, кидс.Грантер лежит на земле, закинув руки за голову, и смотрит на стальное небо и набухшие раком облака. От густого, пьяного запаха влажной земли и мокрой травы глупо щиплет в глазах. Он ничего не слышит, уши словно заложило ватой, сухой язык царапает небо, мир выцветает по краям. Грантер отстраненно думает, что скоро, наверное, его сердце перестанет биться. Но это неважно. Нет ничего, кроме серого неба, бездонного и безжалостного.
Если бы только перестало так пахнуть весной.
*
Когда он впервые встречает Анжольраса, мир, каким он его знал, разбивается на осколки. Он пьян, ужасно, печально пьян, он держится за стойку, чтобы удержаться на ногах, и когда он случайно поднимает глаза и окунается в небесно-солнечный взгляд, у него пресекается дыхание. Он рассматривает точеное лицо, идеальные скулы, прекрасные глаз, золотые кудри, строго сжатые губы, и видит, что мир совершенен. На долю секунды между ударами сердца он даже умудряется поверить в Бога.
А потом херувим улыбается ему, и улыбка у него совершенно дьявольская. Он скалится с жадным предвкушением, как готовящийся к прыжку лев, движется в ритме музыки, ослепительно совершенный и болезненно обольстительный. Грантеру становится страшно, и внутренний голос заполошно советует ему бежать, бежать как можно дальше, но Грантер отмахивается от трусливых мыслей, отказывается идти на поводу у своих чертовых комплексов, не этой ночью, не сейчас.
- Хорошо проводишь время? – говорит Анжольрас ему в ухо, прихватывая мочку губами; его рука уверенно скользит по спине Грантера, ложится на талию, оттягивает пояс джинсов. Грантера бросает в жар, член моментально встает колом, позорно и быстро, как у нетронутого девственника; Анжольрас как раз прижимается к нему бедром, просовывает между ног колено, и Грантер чувствует его довольную улыбку на своей щеке.
- А будет еще лучше, - мурлычет Анжольрас, проводя носом по его шее, втягивая воздух, обжигая дыханием. – Хочешь отправиться со мной? Грантер сглатывает и облизывает пересохшие губы.
- Куда?
Анжольрас поднимает на него глаза, ясные, как первая любовь.
- На свободу.
*
Небо смертоносно и прекрасно, думает Грантер, чувствуя, как липкая паутина растекается по венам. На небе есть звезды, в которые можно верить, даже когда их не видно. Где-то там есть Вселенная, а в ней мириарды галактик, ослепительно-синие солнца, ледяные миры, темные бездны. Вселенной нет до Грантера дела, но лучше было бы, куда лучше было бы, если бы он верил в нее.
Если бы он верил в Бога.
*
Анжольрас достает маленький бумажный квадратик из воздуха над плечом Грантера, дразняще улыбается, протягивает на раскрытой ладони. На марке нарисовано алое яблоко. У Грантера нет здравого смысла, но все же он колеблется, прежде чем принять дар.
- Давай, - читает он по губам Анжольраса. – Билет за мой счет. Это подарок тебе. Запрыгивай.
Да какого черта, думает Грантер, слизывая горьковатый пропуск в рай. Какого черта. Я ради этого и живу.
Он ждал Анжольраса всю жизнь, готов был поверить в него еще до того, как Анжольрас произнес первое слово. Он вцепляется ему в берда, тянет на себя отчаянно и неловко, и Анжольрас с расслабленным вздохом запрокидывает голову, довольно жмурится и облизывает губы.
Грантер смотрит на него, на идеальное лицо, фигуру, словно выточенную из мрамора; нервными, дрожащими пальцами зарывается в тяжелые локоны. Он чувствует себя уродом, чумным, диким горбуном, которому позволено войти в храм и прикоснуться губами к святыне; он тычется губами в ключицы Анжольраса, как слепой ворон, впервые увидевший солнце. Ему плевать, что будет завтра, плевать, насколько он недостоин. Сегодня Бог к нему милостив, сегодня солнце сошло с ума и решило позволить ему дотронуться, сегодня жизнь обретает смысл.
Анжольрас уводит его, тянет за собой в перебродившую летнюю ночь, в ласковые обьятия ветра и милосердную, немую темноту. В тени у грубых древних стен Нотр-Дама Анжольрас ставит его на колени, расстегивает ширинку, подносит к его губам тяжелый, налившийся кровью член. У Грантера от желания сводит челюсти, он течет слюной, как голодный пес.
- Давай, - бархатно шепчет Анжольрас, по-хозяйски запускает руку ему в волосы, оглаживает затылок, тянет вперед. – Ты же хочешь.
- Мы на улице, - зачем-то говорит Грантер. Кислота растекается по телу, делает все, кроме желания, бессмысленным и неважным, но он все равно не может отпустить себя до конца.
Анжольрас снисходительно улыбается.
- Разумеется, - говорит он, и его голос отдается в ушах, на языке и в сердце, заставляет тело гулко, низко, колокольно дрожать. – Мы в нашем городе. Мы в нашем мире. Здесь все принадлежит нам. Забудь все, что ты знал. Есть только свобода. Только мы имеем значение.
И Грантер повинуется.
*
Шлюхи консюмеризма, потребляди, безмозглые рабы условностей. Буржуазные овцы, вскормленные на убой сентиментальной отравой. У Анжольраса все складно и просто, и неопровержимо, как вечность. Мы созданы миром, мы создаем мир. Бери все, что мир может тебе дать. Живи, а не проливай зеленую кровь на алтарь капиталистического тельца.
- Эй, Анжольрас, - сказал бы ему Грантер, будь его темный Аполлон сейчас здесь, - Моя кровь красная.
«А твоя – черная».
Этого он не сказал бы даже сейчас. Как бы сладко ни пахла трава.
*
Грантер привык считать себя плохим парнем. Эй, он прожигал жизнь, прожигал по всем правилам: беспорядочный секс, пьяный угар, живи моментом, отрицай все, нет ни норм, ни правил, и почему бы нам не поджечь у посольства американский флаг. Но рядом с Анжольрасом Грантер был невинным, как мальчик из церковной школы.
Анжольрасу хватает недели, чтобы это понять.
- Хватит ломаться, - с холодным неудовольствием цедит он, смеривая Грантера взглядом. – Теперь ты с нами. Ты сам выбрал, скажешь, нет? Но тебе придется решить. Нам здесь не нужны буржуазные выкормыши, не способные отбросить прошлое.
- Это, - Грантер кивает на банку со щелочью, нервно дергает рукой, почти смахивая ее со стола, - Это я не выбирал. Это же долбаное безумие! Какого хрена кто-то будет сжигать себе руку, ты что, перебрал кислоты?
- Все это делали, - спокойно отвечает Анжольрас, разглядывая свои ладони, длинные пальцы, идеальную кожу. – Все, кто врос слишком сильно. Прувер, Жоли, Комбефер, даже Эпонина, хотя ей-то не нужно было. И истерику устраиваешь только ты.
- Да какого хрена, - пытается Грантер, но Анжольрас вскидывает на него дьявольские глаза.
- Свобода, - торжественно отвечает он, - свобода от всего, от сентиментальной слюнтяйской дури, от тысячелетней лжи и условностей. Время пришло, мы – только начало. Наступает новый мир, и мы поведем всех в будущее. Ты можешь быть с нами. Идти впереди, рядом со мной. И вести миллионы.
- У тебя не получится, - упрямо говорит Грантер, - что за дурь, да за тобой никто не пойдет! Люди любят свои теплые постели, любят айфоны и пиво по пятницам, им нравится, что за них все решают, и никакая свобода им не нужна!
- Ну ты же пошел, - ухмыляется Анжольрас. Грантер вспыхивает, зло и болезненно.
- Я – другое дело, - рычит он, - И ты это видел. Ты же сам...
Анжольрас смеется ему в лицо.
- Ты такой же, как все они, и таким и останешься, если не переломишь себя. Думаешь, стоит напиться и трахнуть кого-то, и ты сразу вне системы? Нет, друг мой. Все, что ты делал, ты делал по правилам. Ты послушная мейнстримная шлюха. Но теперь ты со мной, и я научу тебя быть свободным. Некоторые замки ключом не открыть. Их можно только расплавить. И я даю тебе шанс. Если у тебя хватит духу. Тебя ведь никто здесь не держит.
После этого Грантер, конечно, уже не может уйти.
Он берет банку и, не отрываясь от глаз Анжольраса, переворачивает ее над тыльной стороной руки. Боль прошивает его насквозь, он исчезает в слепящей белизне, захлебывается криком, но Анжольрас прижимает его руку к столу, удерживает, гладит запястье.
И улыбается.
*
- Тяжело, Анжольрас, как же тяжело, - шепчет он, чувтсвуя, как приближается небо. – Какого хрена, да ты сам не знаешь, о чем говоришь. Буржуазные ценности, ты, бессердечная тварь, мой милый принц, да ты ими питаешься. Жрешь, как помешанный. Тебе лишь бы уничтожать.
Его лицо накрывает тень.
- Уничтожать, - говорит Анжольрас, глядя на него холодно, строго и гордо, будто он держит на плечах будущее. – Уничтожать дурь, уничтожать слабость. Вроде этой, - он брезгливо касается пустого шприца носком идеально начищенного сапога. – Ты понимаешь, что стал рабом? Никогда не думал, что скажу это, но лучше бы ты продолжал мечтать о «любви». Лучше буржуазная зараза, чем героин. Мы любовники свободы, а не сучки наркоторговцев.
Грантер улыбается потрескавшимися губами. Мышцы противятся непривычной гримасе, ноют и кривятся, но он все-таки заставляет их. Перед смертью-то можно и постараться. В конце концов, они прошли так далеко. До темной стороны луны осталось совсем недолго.
*
Освобождать сознание, освобождать тело, освобождать сердце. Разбивать клетки, плавить решетки, вырывать людей из капкана мейнстрима. Грантер не знает, зачем он это делает. Он следует за Анжольрасом бездумно, как крыса за волшебными звуками дудочки. Среди бьющегося стекла, едкого дыма, вони бензина, среди крови и безумия он видит только Анжольраса, прекрасного и гордого, как Прометей, совершенного в оранжевых отсветах пожара. Анжольрас смеется, победно и радостно, притягивает к себе Комбефера, целует грубо и жарко, и Комбефер улыбается ему в губы, царапает шею под волосами. Грантер смотрит на них, на сплетающиеся языки, на блестящие от слюны губы, смотрит, как ладонь Анжольраса задирает белую майку Комбефера, пачкает сажей и бензином, гладит поджарый живот, накрывает напрягшийся сосок.
Он никогда не думал, что захочет быть с кем-то одним. Он считал, что любовь и верность – это глупость, попсовая сказочка для трусов и слабаков. Анжольрас с ним согласен.
Грантеру хочется разучиться дышать.
Дни смешиваются, как в калейдоскпе, мелькают, как пейзаж за окном поезда. Они несутся вперед на полной скорости, тормоза давно отказали, и Грантер единственный видит, что все они обречены.
Анжольрас приходит к нему, когда ему хочется, чтобы его боготворили. Грантер знает, что способен только на это, за этим Анжольрас его и выбрал; Грантер знает, что Анжольрас никогда больше не придет, если поймет. Признания ему противны, нежные слова раздражают. Грантер хочет молиться ему, хочет петь ему о любви, но знает, что никогда не сможет.
У Баореля грубые, шершавые ладони, острые зубы и сильные пальцы. Грантер насаживается на его член, выдыхает и стонет, вгрызается в изуродованную ладонь, чтобы заглушить крик. Глаза у него совершенно сухие. Баорель сжимает его ягодицы, разводит их, оставляет синяки, хрипло шепчет что-то в ухо.
- Молодец, - шепчет Анжольрас той же ночью, оглаживая его бедра, целуя поверх меток Баореля на шее, - Я уже начал думать, что ты поддаешься вредным идеям. Но ты небезнадежен.
Грантер целует его и боится открыть глаза.
*
- А ты лицемер, мой прекрасный, - говорит Грантер, через силу выталкивая слова из горла. Язык немеет, ворочается с трудом, еще один гудок отправляющегося поезда. – Осуждать меня за наркотики? Да ты меня им представил. Не делай вид, что я хуже вас всех.
- Хуже, - Анжольрас смотрит на него с брезгливой жалостью, опускается на корточки, отводит с его лба волосы затянутой в кожаную перчатку рукой. – Ты сам все испортил. Все было хорошо, так какого черта?
Грантер не отвечает ему. Для проповедника анархии Анжольрас на удивление рассудителен. Наркотики, но ничего, вызывающего фиизическую зависимость. Секс, но никаких чувств. Ты просто боишься, хочет сказать Грантер. Боишься, что что-то окажется сильнее тебя.
Но он ничего не говорит. Он не хочет перед смертью делать все еще хуже. Он заслужил спокойную дорогу.
*
Однажды Грантер не выдерживает. Он пьян, он в небесах среди бриллиантовой россыпи, губы Анжольраса охватывают его член, и нет ничего более естественного, чем сказать это.
- Я люблю тебя, - шепчет он, гладя Анжольраса по волосам, - Люблю. Мой Аполло. Я люблю тебя. Анжольрас отрывается от него, поднимает мрачные глаза, вытирает рот рукой. Грантер растворяется под его взглядом, тает, как грязный снег, падает, падает, падает с небес. - Я люблю тебя, - бормочет он, жалко, стыдно и трезво. - Что за глупости, - обрывает его Анжольрас, вставая с кровати. – Проспись. Завтра ты придешь в себя и пожалеешь. - Нет, - Грантер истово мотает головой, пытается встать, удержать Анжольраса, но осекается под его ледяным взглядом. - Тогда ты просто идиот, - говорит Анжольрас, натягивая майку. – У меня нет на это времени.
Дверь закрывается с жутким, пустым звуком. Грантер сжимает в руках забытый красный платок и смотрит в пустоту. На следующий день он достает первую дозу героина.
* - Ты позоришь коммуну, - говорит Анжольрас, поднимаясь на ноги. – Мы ничего не можем сделать для тебя. Ты опустился и сам это выбрал. Убирайся.
Грантер смотрит на него, вбирает каждую черточку, растрепавшиеся от ветра кудри, гневный нездешний взгляд. Он вспоминает, как впервые дотронулся до светлой кожи, вспоминает жар под пальцами, зашедшееся сердце, вспоминает, с каким теплым, насмешливым одобрением Анжольрас на него смотрел. Сейчас он, конечно, не позволит дотронуться. Так что Грантер гладит его глазами. Память – это все, что у него есть. Все, что осталось от того, во что он верил.
- Я посплю здесь, - шепотом просит он. – Совсем немного. Пожалуйста.
Анжольрас кривится и отворачивается.
- Я серьезно, Грантер. Когда я вернусь, тебя здесь быть не должно.
Грантер нежно усмехается, пусть Анжольрас и не видит.
- Не волнуйся ни о чем, Аполло. Я тебя больше не побеспокою. Я обещаю.
Анжольрас недоверчиво хмыкает. Грантер вздыхает, облизывает губы и переводит взгляд на небо.
- Я люблю тебя, - говорит он. – Люблю. И черта с два ты что-то изменишь.
В ответ он слышит только удаляющиеся шаги.
*
Грантер мог бы предупредить его, рассказать об ордере, о готовящемся обыске, о том, как полицейский пожал ему руку (Молодец, сынок, ты все сделал правильно), о том, как он сорвал все их планы. На мгновение он проваливается в небо и видит будущее: кулак Анжольраса, впечатывающийся в лицо полицейского, грохот выстрелов, липкая кровавая лужа под изуродованной головой Прувера, передовицы газет, бушующая толпа у здания суда, Анжольрас, бледный и гордый, кричащий о неминуемом новом мире, дубинка, крошащая его ребра, рыдающие матери, влюбленные школьники, портреты, красные платки и черный дым. Свобода неминуема. Он будет вести их даже из тюремной камеры, даже из могилы, будет отравлять их правдой, опасностью и желанием, околдовывать и выворачивать наизнанку.
На свободе Анжольрас лидер, но за решеткой он станет идолом. Он увидит, как наступает его новый мир.
Грантер смотрит на облака, чувствуя, как веки наливаются тяжестью. На краю неба стыдливо проступает розовый, нежный румянец просыпающегося солнца.
А еще я вот хочу дописывать все свои тексты до конца, и чтобы быстро, и чтобы круто. Вот. Вдохновения хочу и упороса. И я имею в виду ВСЕ тексты. Бва-ха-ха.