драбблы (и один миник) PG-NC, старбакс, фем, наркомания, шерон картерНазвание: Особое внимание
Бета: autodofe
Размер: драббл, 917 слов
Пейринг/Персонажи: Наташа Романова / Шэрон Картер
Категория: фемслэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13

Неисполнение служебных обязанностей – вот как это называется. Или вот еще: злоупотребление служебным положением. Тоже вариант. Или, например, использование служебных ресурсов в личных целях – хотя до этого на самом деле еще далеко. Да и какие тут ресурсы – это Щ.И.Т. знал все (кроме того, что у себя внутри, как оказалось – в этом весь смысл и был), а здесь так, игрушки. Таких, как агент Романова, здешними технологиями не возьмешь, даже за краешек не зацепишь: Щ.И.Т. видел все, а ЦРУ, как и весь остальной мир, увидит только то, что агент Романова захочет им показать. То есть, бывший агент Романова, ныне мисс Романова, Объект Повышенного Внимания-6. Как будто это что-то меняет.

Для агента Картер – уж точно ничего. Хотя она на правах эксперта и должна наблюдать за передвижениями и активностью ОПВ-6, а раз в две недели предоставлять в Центр Управления Ресурсами полный отчет, на деле ничего не меняется. Ну, может быть, она злоупотребляет служебным положением. Может, и в личных целях. Но пока об этом известно одной только ей, это ведь никому не вредит.

И вообще, в ее отчетах это называется «работа над формированием лояльности Объекта в целях обеспечения добровольного эффективного сотрудничества». Даже если ей бы и хотелось думать, что на самом деле это называется «свидания», дурой она никогда не была.

Они с Наташей время от времени встречаются, пьют кофе, а потом, когда наступает ночь, идут в тир. На тренировочный полигон ЦРУ, в галерею, от которой у Шэрон, благодаря ее отличным рекомендациям и новому служебному положению, есть карта-ключ и постоянный допуск. В последнее время встречаются они все чаще: формально Наташа на дне, восстанавливает прикрытие, и да, она и правда пару-тройку раз уезжала из страны, но теперь вернулась, и, на первый взгляд, не особо-то и скрывается. Пожила пару месяцев в Париже, вернулась в США. Сняла квартиру. Накупила новой одежды. Записалась на танцы. Постригла волосы. Встречается раз в неделю с подругой за кофе, они болтают о знакомых парнях и съедают по пирожному. Идут вместе домой, иногда ночуют друг у друга, всю ночь смотрят романтические фильмы. Все совершенно безобидно и совсем на виду. Потому что, как любит повторять Наташа, если хочешь спрятать что-то так, чтобы никто никогда это не нашел – положи на самое очевидное место.

Шэрон, к слову, отлично знает, что принцип работает. Поэтому и не беспокоится. Поэтому пьет с Наташей кофе, остается у нее на ночь, надевает какую-нибудь из ее новых пижам, отпускает комплименты, когда Наташа по привычке дразнит так, что почти флиртует, отвечает на двусмысленные смски еще более двусмысленными и по первой просьбе приводит Наташу в закрытый тир ЦРУ тогда, когда точно знает, что там не будет никого, кроме них. Потому что они – оперативные агенты, специализирующиеся на работе под прикрытием, и еще потому, что Наташа сватала ее Капитану Америка (и тяжело вздохнула, когда узнала, что Капитан так ее никуда и не пригласил), и потому, что Наташа любит хороших стрелков, то есть одного конкретного стрелка, об этом все знают. А главное – потому что ее чувства никому не мешают, даже ей самой: она же оперативный агент, в самом деле, хороший из нее был бы разведчик, если бы одна небольшая влюбленность могла ее подкосить. Ну хорошо, даже если и большая. Подумаешь.

Так что они ходят в тир. Наташа хорошо стреляет – чуть хуже, чем дерется, и чуть хуже, чем стреляет Шэрон, но все равно она великолепна. Иногда, когда дело доходит до снайперских винтовок, Шэрон поправляет ее позу: руку чуть ниже, плечо чуть дальше, на долю дюйма наклонить корпус, сильнее напрячь мышцы живота, подождать еще один удар сердца. Наташа улыбается, уголки ее полных губ приподнимаются на мгновение, ресницы взмахивают, открывая блестящие, смеющиеся, с хитринкой глаза, и Шэрон думает, что это наверняка называется «злоупотребление служебным положением», но ей совершенно плевать. Она обеспечивает лояльность. Спасибо правительству Соединенных Штатов за малые радости, вот что она думает. И еще – что у Наташи потрясающе ароматный шампунь.

И все идет хорошо, пока однажды ночью Наташа не становится позади нее, когда она готовится к выстрелу, и не обхватывает ее за корпус. Ладонь ложится ей под ребра, пальцы задевают грудь, и Шэрон, мгновенно вспыхнув и подавившись дыханием, проклинает себя за то, что не позаботилась надеть лифчик, и благодарит всех, кого может вспомнить, что она стоит к Наташе спиной.

К Наташе, которая слишком близко.

– Значит, Роджерс так и не позвонил, – говорит она тихим, низким голосом, и Шэрон слышит, что она улыбается. – А ты будто не особенно и хотела. Капитан Америка не в твоем вкусе?

– Слишком уж мускулистый, – ровно отвечает Шэрон. Вдох, выдох, готовиться к выстрелу. У Наташи очень теплая ладонь, горячая, даже через майку – а майка слишком тонкая. – И, знаешь, справедливый.

– Тяжело таким девушкам, как мы, – хмыкает Наташа, и ее рука скользит выше; она слушает, как бьется у Шэрон сердце. Ее палец как будто случайно задевает сосок, и Шэрон чертыхается. – Все парни недостаточно хороши. А если встречаешь хорошую девушку, которая знает, как отлично провести время, то она слишком умна, чтобы разглядеть очевидное.

– Очевидное?

– Ну да, – Наташа смеется, и Шэрон сдается, закрывает глаза. Правой рукой Наташа скользит по ее руке, подхватывает под локоть, помогая удержать ставший вдруг слишком тяжелым пистолет. – Если у секретного агента есть что-то, о чем все знают, что это значит?

– Ты пряталась на виду, – выдыхает Шэрон. – На самом видном месте.

Губы Наташи касаются ее шеи.

– Хорошо, что тебе пока до меня далеко.

Камеры наблюдения, естественно, давно уже взломаны. Может, Шэрон до Наташи и далеко, но кое в чем ей с некоторых пор нет равных. Что она точно знает, так это то, что если уж взялся злоупотреблять служебным положением, всегда будь готов к неожиданностям.

И не забыть указать в отчете, что ОПВ-6 преимущественно лоялен, но для большей лояльности нуждается в усиленном личном контроле со стороны ответственного оперативного агента.

Название: Изнанка
Бета: autodofe
Размер: драббл, 986 слов
Пейринг/Персонажи: Джеймс «Баки» Барнс / Стив Роджерс, мельком Тор, комиксный Стив Роджерс, комиксный Джеймс «Баки» Барнс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Примечание: пост!ЗС, AU (мувиверс/комиксверс)

Баки сразу его узнал. Они оказались в каком-то лесу, прямо посреди сражения, и вот он, Стив – конечно, где ему еще быть? – прямо в гуще врагов, выстрелов не замечает, как заговоренный, с решимостью в глазах и без малейшего следа паники побеждает зло и укрощает несправедливость. Всегда верен себе. Даже альтернативная реальность обломала об него зубы. Баки бы на его месте рехнулся.

Проснись он в чужом теле, чужом мире и рядом с чужим человеком, который называет себя Стивом и даже похож на него как вывернутая, искаженная картинка, он бы первым делом прострелил себе башку, потому что – потому что хватит с него такого дерьма. Только не снова. Хорошо опять быть славным парнем Джеймсом Барнсом из Бруклина и из морозильника, к вашим услугам, и минус только один: славный парень Джеймс Барнс на память больше не жалуется. Он отлично помнит, что в самом начале, после поезда, именно это и было: человек, который и был Стивом, и не был им, существовал на самом деле – и был всего лишь отчаянием, галлюцинацией, щитом, за которым не было видно ни реальности, ни коротышки в круглых очках, ни решеток, ни отпиленной руки. Так что проснись Джеймс Барнс рядом с не-Стивом еще раз, да еще и черт знает в какой дыре, где до сих пор идет Вторая мировая – он бы и думать не стал. Покончил бы со всем раз и навсегда.

Хорошо, что Стив…

От облегчения Баки почти затошнило. На секунду даже потемнело в глазах – будто кончился воздух, и тут же разжался каменный кулак, который сминал его внутренности, а кровь снова хлынула к сердцу. Его качнуло, повело в сторону, и не-Стив в теле Стива за его спиной чертыхнулся и схватил его за пояс, удерживая на ногах.

– Ты в порядке? – прокричал он сквозь грохот, сквозь оглушающие звуки битвы. Баки кивнул, потряс головой, глубоко втянул воздух, прогоняя дурноту – «ты бы еще в обморок грохнулся как девица, сержант Барнс, позоришь свой ранг», – и, схватив не-Стива за руку, потащил его вперед. К настоящему Стиву. Вернуть все как было. Ни секунды дольше необходимого он на этой чужой войне торчать не собирался. Своей наелся под завязку.

«Если он погибнет там, он не вернется, – предупредил Тор перед тем, как его золотой приятель открыл портал. – Это изнанка вселенной, не сон и не другой мир. Смерть там настоящая. Как и жизнь».

А ведь Стив мог бы, думал Баки, продираясь сквозь врагов, думал, пока пули отскакивали от левой руки, пока не-Стив размахивал чужим щитом, а Стив, его Стив, все еще к нему не оборачивался – Стив мог бы, он ведь ни на день не поумнел с самых сороковых, остался таким же жертвенным придурком. Если бы Стив вдруг забыл, что ему есть зачем возвращаться, если бы они опоздали, и Стив вздумал повторить здесь свой трюк с самолетом…

Они метрах в десяти, когда Стив, отправив в землю последнего врага, наконец оборачивается. На его лице кровь, чужое тело под чужой формой еще больше, чем его нормальное, и Баки в голову лезет всякая чушь: «Ну надо же, здоровяк, а мы-то думали, ты у нас гора, а шлем у Капитана-с-Изнанки еще более тупой, чем то убожество от карнавальных Капитанов на Хэллоуин, продающееся в супермаркетах по двадцать баксов за комплект, местные гении приделали парню настоящие маленькие крылышки, Стив, руку ставлю, что здесь-то ты и понял, как тебе тогда с рекламной формой повезло». Баки хочет сказать что-нибудь вроде: «Моя очередь, я пришел, чтобы вытащить тебя из этого дерьма, понял, Стив, больше никаких военных фильмов, никакой ретроспективы, никакого долбанного чувства вины, потому что это их война, а мы с нашей покончили, выжили, оба, везучие ведь ублюдки»; или вроде «Бросай его щит, давай, пожми ему – себе, ты понял, пожми руку, махнетесь местами обратно, и мы с тобой умчим домой по радуге, когда я отправлялся за тобой, в Нью-Йорке шел дождь, и сейчас, наверное, идет, а может, и нет, может, мы с тобой десяток лет пропустим, даже Тор не знает, что тут со временем, но какая разница, мы вернемся домой», или даже «Только попробуй заикнуться о том, что им здесь нужна помощь, они справятся сами, мы идем домой, там наша жизнь, и я люблю каждую ее хренову секунду…»

Баки много чего хочет сказать Стиву (вот еще один минус в том, чтобы быть славным парнем Джеймсом Барнсом – семьдесят лет в морозилке, и весь этот полный пакет воспоминаний кому угодно нервы расшатает, тут уж ничего не попишешь).

Но Стив – его Стив под чужим лицом, в чужой крови с чужой войны – опускает руки, щит выскальзывает из пальцев. У Стива в глазах больше нет огня – только свет; Стив – триумф, возвращение с победой. Так что Баки говорит:

– Эй, Стиви, кавалерия прибыла, – и пихает не-Стива в спину. Тот озирается, будто ищет кого-то, мнется, тянет время, конечно, он-то дома, что ему другое тело, мелочи какие – и Баки уже готов толкнуть его сильнее, но тут из-за дерева выскакивает мальчишка. Замечает не-Стива, приосанивается, расплывается в ухмылке – и двумя пальцами отдает честь.

– Самое время, кэп! Я уж думал, пора мне принимать щит. Ну, понимаешь, как наследнику. Он не очень-то разбирает, что к чему, этот твой… двойник.

Не-Баки, значит.

– Эй, парень, – позвал Баки. Не-Баки – юный, бесстрашный, упрямый, до идиотизма самоуверенный, до краев полный верой в собственную неуязвимость – обернулся к нему, недовольно сощурив глаза. Этот взгляд Баки знал – почти сотню лет не видел, но знал как самого себя. Даже в другой реальности, у совсем другого человека, у того, кто никогда не был Джеймсом Барнсом, лучшим другом Стива Роджерса, ничего на самом деле не изменилось. «Есть вещи, на которых строится реальность, – говорил Тор, – одинаковый узор и с лица, и с изнанки».

Может, недолго осталось парню так смотреть. А вот жить еще столько, что на троих бы хватило.

– Чего еще?

– Когда будешь падать, когда подумаешь, что уже все – вспомни одну вещь. Ничего не кончается. Это только начало. И как бы хреново тебе ни было, раз и навсегда запомни: в будущем тебя всегда будет ждать друг.

Не-Баки окинул его подозрительным взглядом, задрал нос и вернулся к не-Стиву. Ну, хоть понимает, что по-настоящему важно. Может, только это ему и поможет. Когда-нибудь.

Баки обернулся к настоящему Стиву и протянул руку.

И они вернулись домой.

Название: Бессонница
Бета: autodofe
Размер: мини, 1051 слово
Персонажи: Шэрон Картер, спойлер
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: измененное состояние сознания
Краткое содержание: У агента Картер проблемы со сном.
Примечание: мувиверс, комикверс, AU

Ее зовут Шэрон Картер. Шэрон Аманда Картер, первое имя – в честь актрисы, второе – в честь бабушки, первое дал отец, второе – мать. Шэрон Аманда Картер выросла на рассказах про Капитана Америка, выросла на глазах у женщины, создавшей Щ.И.Т., воспитала себя по ее образу и подобию – и кто бы на ее месте не обожал тётю Пегги? Девчонки в школе исписывали последние страницы тетрадок слащавыми завитушками, были «миссис Патриция Мартин», «миссис Дженни Тимберлейк», «миссис Крисси Ди Каприо», а Шэрон, сидя на последнем ряду рядом с «миссис Рози Доусон» и ее кошмарным пластиковым «сердцем океана», выводила на полях «агент Картер» (с сердечком) и мечтала о том дне, когда тётя наконец разрешит ей пострелять. Ей тогда было восемь. По ночам ей снилось, как она спасает Капитана Америка от неминуемой гибели и пилотирует истребитель.
И в отличие от всех восьмилетних миссис, Шэрон Аманда Картер выросла ровно такой, какой хотела. Все её мечты исполнились. Вот как повезло Шэрон Аманде Картер: ей двадцать три, и она – агент Картер, она прекрасный стрелок, она спасает мир и даже задницу Капитана Америка спасает (временами). Не сказка ли. Верно, Шэрон Аманда Картер? Тебе просто охренеть как повезло.
Только вот уже которую ночь Шэрон Картер никак не может уснуть.
Она хорошо помнит, когда это началось – слишком хорошо помнит, как ворочалась на мокрых от пота простынях, как со стоном стаскивала липкую майку, какая в тот день стояла жара, как квартира, в окна которой солнце палило всю вторую половину дня, прогрелась так сильно, что не спасали ни открытые окна, ни ночная прохлада. В комнате сильно пахло сандалом: чертовы ароматические свечи – бесполезная декорация, оставшаяся от славной медсестры, – от духоты размякли, поплыли и воняли так едко, что каждый вдох казался отравленным. Виски ломило, перед глазами плавали пятна, и жутко болела грудь – какой-то кретин налетел на нее днем в толпе, заехал локтем под сердце, отпихнул с дороги и даже не оглянулся. Шэрон лежала в серой темноте, дышала ядовитым сандалом и все терла и терла грудь; пот разъедал расчесанную кожу, жег невыносимо, по потолку скользили редкие лучи фар проезжающих машин, где-то капала вода, наверное, кран сломался, кап-кап, пауза, кап, фонарь за окном мерцал, раз, два, пауза, три, четыре-пять, гудело электричество, что-то скреблось, дыхание вырывалось из груди с еле слышным влажным присвистом, а пятна все плясали и плясали под веками, и Шэрон пыталась успокоить их, приструнить, сосредоточиться и превратить в мишень, у нее кольнуло в сердце, а потом наступило утро. С тех пор прошло три недели.
Тогда было плохо; сейчас жара спала, лето близится к концу, и Шэрон Картер просто не спится. Это ведь нормально? На вторую неделю она была у врача, и он не нашел у нее проблем. У вас абсолютно здоровое сердце, мисс Картер, сказал врач, не о чем беспокоиться, скорее всего, вы перенесли легкий тепловой удар. У вас прекрасная нервная система, агент Картер, сказали ей после обследования, проблемы со сном могут быть вызваны легким переутомлением, попробуйте успокаивающий отвар из трав, и вот, возьмите, это слабое снотворное, на случай, если проблемы продолжатся. У вас небольшой стресс, Шэрон, сказала психолог, для человека вашей профессии это абсолютно нормально, попробуйте сосредоточиться на позитивных вещах.
Шэрон Картер запивает слабое снотворное отваром из трав и ложится в постель, сосредотачиваясь на позитивных вещах, и до утра не может уснуть. Но с ней все в порядке, конечно, в порядке. Для человека ее профессии ведь абсолютно нормально, что она не может перестать вспоминать взгляд человека, которого чуть не убила. Да, Шэрон Аманда Картер? Брок Рамлоу ведь оказался таким засранцем, а ты пару раз ходила с ним выпить пива и считала его отличным парнем, хоть и не из твоей лиги, а потом ты наставила на засранца пистолет – и не смогла выстрелить. Так о чем же ты жалеешь? О том, что не убила его? Или о том, что попыталась убить его, славного парня, хоть и не из твоей лиги, поверив Капитану-предателю, с которым перекинулась-то всего парой слов, а не тому, кто однажды спас твою шкуру?
Бессонница творит с людьми странные вещи. Сперва мир будто дымкой подергивает, но потом, уже на вторые сутки, все озаряется, будто открывается третий глаз. Краски становятся ярче, звуки – громче, время течет как патока, липкое и бесконечное, но несется вперед, стоит тебе моргнуть. Твой мозг включается на полную, выжимает под сотню миль, открывает возможности, которых ты и представить не могла. Правда, начинаешь говорить сама с собой, побочный эффект, слишком много энергии, и твой голос в твоей же собственной голове совсем не похож на твой, но это небольшая плата. Если бы не ночи, Шэрон и не подумала бы беспокоиться. Только вот ночами она остается одна. Один на один, а, красавица? И почему-то у нее никак не получается забыть его взгляд.
Говорили тебе, что нельзя смотреть в глаза тем, кого убиваешь, Шэрон Картер? Говорили, конечно, что за глупый вопрос, глаза – на цели, только на цели, человека нет – есть мишень, есть сердце, есть горло, есть лоб, и можно пустить пулю точно промеж глаз, но лучше все-таки целиться в сердце. А ты хорошая ученица, верно? Только вот дура, неопытная, желторотая девица, даром что вернулась из Ливии, начала считать себя стреляной птахой, а сама? А сама взглянула в глаза – и забыла. Людей сложно убивать, когда они люди, да? Брок ведь был так мил, пусть и грубоват, и вдруг ему надо вышибить мозги, и тут-то ты, Шэрон Аманда Картер, и срезалась. Забыла. Посмотрела. Чуть не подвела своего Капитана.
Но больше ведь не забудешь? Нет, не забудешь. Ты думаешь об этом каждую ночь, потому что ты – хороший агент, потому что ты лучший агент, а лучшие агенты не те, которые никогда не ошибаются, а те, которым удается выжить после своих ошибок и навсегда это запомнить. Что ты повторяешь каждую ночь, Шэрон Аманда Картер? Мишень. Цель. Человека нет – есть сердце, есть белое пятно, обведенное темным, есть враг, которого нужно устранить. Что ты сделаешь, когда в следующий раз увидишь мишень, Шэрон? Что ты сделаешь, когда получишь приказ?
Что ты сделаешь, когда придет время?
Ты выстрелишь.
Точно в центр.

– Эй, док, как насчет завтра? Кэп притащится со своим дружком в суд, даже думать не надо. Встанет на ступеньках, расправит плечи для журналистов, будет смотреть прямо в камеру и распинаться, как важна свобода воли и как нельзя обвинять жертву. Все камеры на нем, такое дело, и вдруг – БАМ! А что наш старый друг сделает, когда его нового хозяина прихлопнут у него на глазах? Да лучше и быть не может. Что скажешь? Сука будет готова?
– Давно готова, друг мой. Глаза так и сияют... решимостью. Ты, главное, подай ей сигнал.

Название: Расскажи другу
Бета: autodofe
Размер: драббл, 976 слов
Пейринг/Персонажи: Стив Роджерс / Джеймс «Баки» Барнс, несколько ОЖП на фоне
Категория: слэш
Жанр: UST, романс
Рейтинг: R
Краткое содержание: – Ты как справляешься? Я больше не могу представлять дохлых енотов.

Стив навсегда запоминает первый раз, когда он возбудился в чьем-то присутствии. Баки остался у него на ночь – и от сотни других раз этот отличался только тем, что миссис Барнс отправилась в Фулхэм, навестить сестру, и ужин остался на совести старших братьев Баки. Не мог же Стив позволить лучшему другу так глупо умереть в расцвете лет. В тот вечер Баки даже помог его матери испечь пирог.
Хотел бы Стив из этого вечера запомнить только пирог.
– Стив, эй, Стив, – свистящим шепотом зовет Баки из темноты, шуршит одеялом, подбираясь ближе, – ты спишь?
– Нет, – хрипло шепчет Стив в ответ; уже неделю стоит страшная жара, в комнате слишком душно, чтобы он мог быстро уснуть, хоть они и распахнули окна настежь, как только спустились сумерки. – Чего?
Баки молчит, только двигается еще ближе, возится, устраиваясь удобнее, и слишком громко дышит – нервничает, понимает Стив, он жутко нервничает и старается себя не выдать. Будь сейчас день – он принялся бы насвистывать. А так он только глубоко втягивает воздух да комкает тяжелое одеяло, которое они за ненадобностью отбросили к стене. Баки не любит тянуть, почти всегда говорит раньше, чем успевает подумать, но когда он так волнуется – это означает что-то по-настоящему важное, так что Стив проглатывает просящиеся на язык колкости и терпеливо ждет.
– Я все думаю, – выдыхает Баки наконец, рывком набрасывая на них одеяло, накрывая с головой. – Думаю, думаю, не могу перестать, скоро рехнусь. Как заевшая пластинка, понимаешь?
– Нет, – честно отвечает Стив, поворачиваясь на бок, чтобы оказаться с Баки лицом к лицу. В темноте, в душном тяжелом коконе одеяла, глаза у того странно, горячечно блестят. – О чем ты думаешь?
– О сексе, – шипит Баки и закатывает глаза. – Ну, знаешь. Когда ты себя трогаешь, ты разве не представляешь, как это было бы, если бы… чужая рука?
Стива вдруг обдает жаркой волной – кровь приливает к лицу, горят даже уши, дышать становится нечем, куда там одеялу. Кровь приливает и ниже – член напрягается, твердеет так, что почти больно, потому что у Баки широкие ладони, мозолистые, вечно в царапинах, в машинном масле, а пальцы длинные, сухощавые, с выделяющимися суставами.
– Вот, – торжествующе шепчет Баки и расслабляется – обмякает, выдыхает всей грудью, избавляясь от остатков стеснения, и довольно фыркает, задев коленом член Стива. – Понимаешь. Я все время об этом думаю. Как Лиз, или Стейси, или Мэри-Энн – у них такие маленькие руки, ты видел? И мягкие. Мэри-Энн передавала мне ластик. У меня все время стоит, если я не думаю о чем-то противном. Ты как справляешься? Я больше не могу представлять дохлых енотов.
– Я тоже, – бормочет Стив. – В смысле так же, только не еноты. Тухлые куриные тушки.
Баки тоскливо вздыхает.
– А если бы – если бы она взяла его в рот? Понимаешь. Если рукой так приятно, то языком…
Стив выдерживает не больше двух минут, прежде чем сбежать в ванную.
Он запоминает тот день на всю жизнь: это не только первый раз, когда у него встал в компании, но и первый раз, когда он соврал Баки.
Раньше-то он ничего такого никогда себе не представлял.


– Видел Николь с Флин-стрит? На днях она облилась водой из фонтанчика. А на ней была белая блузка. Я видел ее соски – такие темные. Может, грудь у нее и не самая большая, но, знаешь, задница у нее что надо. Я видел, когда ветер задрал юбку. И ее соски – Стив, я только в тот день кончил три раза. Так и стоят перед глазами.
Теперь, после первой неловкости, Баки говорит о сексе с такой же легкостью, с какой стреляет сигареты на улицах, или уходит из-под удара, или ставит на место зарвавшихся работников автомастерской, которые думают, что парень ничего не понимает в машинах.
– Уилл прячет под матрасом журналы – знаешь, как у девушек там все выглядит? Как половинка персика, из которой вынули косточку. И даже огромный член помещается до яиц.
– Вау, – улыбается Стив пересохшими губами. Под одеялом жарко, душно, футболка промокла от пота и неприятно липнет к телу; Баки никогда не надевает в постель футболку, и от этого еще хуже. Его горячее плечо прижимается к плечу Стива.
– Ага, – Стив слышит, как Баки облизывает губы. – А еще можно в зад. Когда она на четвереньках – там была картинка. Я теперь представляю, как сделал бы – знаешь, положил бы ладони, сжал, развел в стороны – чтобы лучше видеть, как он входит.
У Баки сбивается дыхание. У Стива стоит так, что поднимает чертово одеяло, но все в порядке, так же стоит и у Баки, и если бы Стив был смелее, он бы предложил… Хотя бы рукой. Баки же хотел попробовать.
Утром, когда Баки уйдет, Стив кончит три раза, вспоминая его голос.


– Я хочу попробовать, – доверительно говорит Баки, наклоняясь к его уху под привычным коконом из одеяла. Это единственное, что не изменилось: Баки ничего не стыдится, говорит о самом грязном с такой же легкостью, с какой по воскресеньям читает молитвы, но для таких разговоров ему нужны шепот и темнота. – Знаешь, сделать это с кем-нибудь. Все время представляю, какая на ощупь чужая кожа. Как… она будет вздыхать, как выгнется навстречу, какие твердые у нее будут соски. Я бы начал нежно. С шеи. Она бы откинула голову, и я целовал бы ее шею, и ключицу, и эту ямочку между ними, а другой рукой...
– Провел бы по ее ноге, – Стив сглатывает и сжимает руки в кулаки, чтобы к себе не притронуться. Они построили шалаш из двух стульев, пледа и диванных подушек – внутри тесно, и сегодня Баки ближе, чем обычно, прижимается к его боку всем телом, обдает горячим дыханием шею.
– Да. Медленно, – одними губами говорит Баки и касается запястья Стива. Стив вздрагивает, а Баки, шумно выдохнув в ответ, ведет большим пальцем по его руке. – А потом.
– Накрыл бы… ладонью, – у Стива плывет в глазах. Член Баки прижимается к его бедру, и Стиву все сложнее помнить, почему до Баки нельзя дотронуться. – И погладил.
– Ага, – Баки фыркает ему в шею, касается шершавыми губами. Его пальцы добираются до сгиба локтя, замирают, словно отсчитывая пульс. – Стив.
Баки сводят с ума мысли о сексе. А Стива сводит с ума Баки.
Так что Стив забывает о всех причинах не целовать его.

И выясняет, что Баки только этого и ждал.

Название: making love to your memory
Бета: autodofe
Размер: драббл, 832 слова
Пейринг: Джеймс «Баки» Барнс / Стив Роджерс
Категория: слэш
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: NC-17
Примечание: Название взято из песни Nightmare of you «My name is trouble».

В первый раз, когда Зимнему Солдату приснился сон, он разнес половину комнаты, прежде чем успел до конца проснуться.
Он пришел в себя в углу над останками развороченной кровати. Его трясло; было жарко, странно, нечем дышать, воздух будто расплавился, а минуту назад Стив Роджерс облизывал его член, обводил языком, все было по-настоящему, и член стоял так сильно, что было почти больно. Нужно было сделать что-то, но он не помнил что.
Стив Роджерс стоял перед ним на коленях, смотрел вверх, прямо в глаза; его губы обхватывали головку члена, потом выпускали, он облизывался и часто дышал; от головки к нижней губе тянулась ниточка слюны. Стив держал его бедра; Стив царапал и гладил, прикасался к члену влажными губами, к головке, к венам, к основанию; Стив лизал его широкими жадными движениями, с влажным хлюпаньем, неумело всасывал в рот, давился и выпускал; от слюны у Стива блестел подбородок, пальцы Баки были в его волосах; Стив сглатывал, брал в рот снова, втягивал щеки, скользил по венам языком, низко стонал, когда головка упиралась в горло, и смотрел, смотрел, смотрел.
Баки, кажется, хотелось его убить – ударить, схватить, бросить, вдавить в стену. Хотелось, чтобы Стив Роджерс был здесь, чтобы встал на колени по-настоящему, хотелось двинуть бедрами и – уничтожить его. Сжечь. Как Стив Роджерс сжигал его. А еще хотелось, чтобы со Стивом Роджерсом ничего не случилось.
Он разбил рукой стену, выдрал кусок трубы, согнул, разодрал на части матрас – но это не помогло. Он впился зубами в здоровую руку; вкус крови оглушил его, из горла вырвалось глухое рычание, но это тоже не помогло. Такое случалось и раньше – после криосна, когда возвращались чувства, а телу становилось слишком жарко, член всегда каменел, наливался кровью, но это был просто побочный эффект, он не стоил внимания, нужно было просто пережидать десять минут – и все проходило. Но сейчас – сейчас выждать было невозможно, все было ярче, больнее, острее; в груди ворочалось что-то огромное, чужое, страшное, сдавливало сердце, рвалось, просилось наружу. Он хотел убить Стива Роджерса – и никогда не хотел его убивать.
Он сжал член рукой, через штаны, с силой – и стало хуже, невыносимее, не так, как нужно, неправильно, слишком мало. Стив Роджерс во сне сжимал его губами, двигал головой, ближе, дальше, член скользил по его языку; Баки разодрал молнию, сжал кулак, толкнулся вперед…
Ему показалось, что его подстрелили: в голове будто взорвалась пуля, и закончилось дыхание, и на секунду стало темно. Только было не плохо. Было жарко. Было.
Потом стало холодно.
После этого он не спал двое суток. А когда отключился – все повторилось. Стив Роджерс лежал под ним, и почему-то был меньше, тоньше, и щеки у него были красные; он хрипло хватал ртом воздух, звал – «Баки, Баки» – и цеплялся за его плечи, тянул на себя, прижимался ртом к его рту и неловко облизывал губы, и от этого темнело в глазах. Баки гладил его, проводил ладонями – металлической и живой – по худой груди, по бедрам, по выпирающим косточкам, и Стив выгибался навстречу. Баки сжимал его член – большой, твердый, влажный, да, Баки облизал свою ладонь, прежде чем дотронуться до него, и Стив смотрел и стонал, и пытался зажать себе рот исцарапанной костлявой ладонью; Баки перехватил ее, отвел от лица, рот Стива, раскрытые губы, прикусить нижнюю, втолкнуть внутрь язык – горячо и влажно, и пальцы Стива в его волосах, и что-то там, за ребрами, распустилось, как зарево огромного пожара, забило горло, лишило слов – а потом он проснулся – в кровати – один – толкнулся бедрами в матрас и кончил, подавившись разочарованным стоном.
И на следующий раз, и снова, и снова – стоило ему закрыть глаза, Стив целовал его, становился перед ним на колени, облизывая губы, или садился на него сверху, или вставал на четвереньки на кровати, прогибаясь и выставляя зад. Баки трахал его, вколачивался в его горло или растягивал пальцами, правой рукой, левой, снова правой, до тех пор, пока Стив не начинал умолять. Он толкал Стива к стене, вдавливал в его щеку пистолетное дуло, и Стив покорно раскрывал губы – и в глазах у него не было ни страха, ни покорности, только вызов и темное, пьяное желание. Стив целовал его так глубоко и долго, что немели губы – целовал и касался его лица, мягко отводил со лба волосы, улыбался в поцелуй, и такие сны были хуже всего. Они будто должны были напомнить о чем-то – о чем-то страшном, больном, о том, о чем нужно было забыть.
Стив Роджерс должен был быть его другом – тот, кто называл себя Баки Барнсом, очень хотел вернуть Стиву друга. Иногда ему даже казалось, что он вспоминал – обрывки, фразы, улыбки, страх, цель в перекрестье прицела, несвязные, но настоящие, живые осколки прошлого. Но потом приходили сны – сильнее и ярче, чем любые воспоминания.
Баки Барнс был хорошим человеком – так думал Стив Роджерс, именно того хорошего человека он любил, именно его искал и даже не знал, что его не было никогда.
Дурак он, Стив Роджерс.
Баки Барнс никогда не был хорошим человеком.
Но Стив Роджерс был его другом. Поэтому Зимний Солдат во что бы то ни стало должен был держаться от него подальше – вместе со своими демонами, вместе со всем, что нельзя было вспоминать. Зимний Солдат должен был держаться подальше.
Как бы сильно Баки ни хотел вернуться домой.

@темы: дятел клавиатуры, little guy from brooklyn