ФБ закончилась, я убила Анжольраса, заставила Грантера выпить кислоту и слила то, ради чего шла на ФБ. я уже почти сказала "большеникагда", но как-то внезапно снова иду, и до начала офнабора на ВТФ неплохо бы перенести фичули, поотому что иначе я не сделаю этого никогда

часть 1: драбблики, второй и третий левелы, следите за рейтингом!
(и плюс один второлевельный миник.)

Название: На удачу
Бета:  myowlet
Размер: драббл, 643 слова
Пейринг/Персонажи: Фейи, Гаврош, Азельма
Категория: джен
Жанр: производственный флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Веер, принятый девицей в подарок от юноши, никоим образом ее не компрометирует.

Крупные мазки алых лепестков – гибискус: редкая, изысканная красота. Скромное очарование мелькнувшей улыбки, мягкий овал лица, ямочка над верхней губой – прикосновение ангела, легкая походка, родинка на нежной щеке, тронутой юным румянцем, тонкие пальчики, запястья такие изящные, что любые драгоценные браслеты показались бы на них кандалами.

Желтое сердечко в обрамлении лучей лепестков – маргаритка: вуаль невинной скромности, чтобы обезопасить красоту от хищных взоров; желтые капельки – мимоза, стыдливость, украшение и защита от искушений.

Небесные звездочки незабудок – истинная любовь, песня юности, бесценное счастье, соединяющее два сердца в одно. Багровые подвески амаранта – любовь вечная, чтобы два сердца, раз соединившись, уже не разделялись.

По краю листа – узор из желтых роз и нежных цветков персика: розы подарят дружбу, годы счастья и радости, персик – долголетие. И переплетенные стебли пшеницы у нижнего края – для богатства и процветания.

Кисть скользит по бумаге, выводя контуры, очерчивая тени, оживляя лепестки бликами. Он забывает о времени, с головой уйдя в работу – штрих здесь, еще мазок там, яркое цветочное поле на простой белой бумаге – нужен бы шелк, богатый, гладкий, теплый кремовый оттенок, отливающий золотом в лучах полуденного солнца, шелк, достойный знатнейшей из парижских красавиц, но шелк ему не по карману. Шелка и драгоценные камни – привилегия богачей, но осталось уже недолго – а пока у него есть проворные пальцы, усидчивость, краски и цветы, и пусть бумага дешевая, а оправа старая и помутневшая, тусклые перламутровые планки, снятые с купленного по дешевке у старьевщика веера, но роспись – роспись будет достойна.

Он заканчивает работу к вечеру, оставляет лист на раме, чтобы дать ему просохнуть, а утром воскресенья осторожно закрепляет на остове, выравнивает сгибы, обрамляет припасенным кружевом – легким, почти паутинным, подходящим к полустертой резьбе на пластинах. Клей высыхает быстро, и в четыре пополудни он выходит из дома, направляясь знакомой дорогой в Сен-Лазар.

Май в этом году под конец сделался невыносимо жарким, а начало июня и вовсе превратило Париж в пекло – он будто плывет в зыбком мареве, платья столичных модниц становятся все откровеннее, тенистые сады и аллеи все многолюднее; город плавится на солнце, задыхается, и, кажется, не осталось ни одного человека, кто не ждал бы дождя.

По дороге он покупает хлеба на десять су для подвернувшихся Бове и Тибо (деньги, правда, подходят к концу, но мальчишкам хлеб нужнее, чем ему лишний стакан вина), беззаботно слушает их чириканье, невероятную историю про чей-то побег из тюрьмы и восторженное предвкушение скорой революции – "Ну и зададим мы жару легавым, дождались, теперь лисы будут травить собак, ату!". У Нотр-Дама они церемонно откланиваются и отправляются по своим делам – Тибо прослышал где-то, что будто бы в саду дома с колоннами на улице Рамбуто созрели первые яблоки. Бове, дожевывая горбушку, обещает прихватить яблочко и ему.

Гаврош ждет его на мосту, сидит на парапете, болтая ногами и насвистывая песенку. Протянутый ему веер он изучает очень придирчиво, разглядывает на солнце, взмахивает на пробу и, наконец, довольно кивает.

– То, что нужно! Пошли, – зовет он, спрыгивая с парапета. – Пока папаша не притащился за выручкой и не увел ее.

Она ждет там же, где всегда, на ступенях церкви Святой Анны, выпрашивает милостыню у замученных жарой прохожих. Кожа ее под палящим солнцем покраснела, волосы, не прикрытые шляпкой, блестят от пота, липнут ко лбу и шее. Одну руку она, заметив их, неловко прячет в складках поношенной юбки – зимой поранилась где-то, и теперь кожа на ладони будто из кусков сшита. Она поднимается, сверкает темными глазами, неловко делает книксен и улыбается – зубы у нее пока целы, ей повезло. Худая, босая, в мужской блузе, спадающей с плеча, с красными, потрескавшимися руками. Анжольрас, умей он смотреть себе под ноги, а не в будущее, узнал бы в ней Марианну.

– Эй, Азельма! – широко улыбается Гаврош. – С днем рожденья.

Когда она берет в руки веер и раскрывает его, ее лицо расцветает.

Фейи смотрит на нее, на детский восторг на некрасивом, слишком взрослом лице, на то, как ее грубые пальцы скользят по кружеву. Больше всего на свете он хочет верить, что его пожелание сбудется. И все, что он для нее загадал, станет правдой.

К вечеру начинает собираться дождь.

Название: Дорожная станция
Бета:  Баис,  Verit
Размер: драббл, 887 слов
Пейринг/Персонажи: Анжольрас, Грантер
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Иногда смерть – это переход в другой мир.
Примечание/Предупреждения: условный кроссовер с циклом Стивена Кинга "Темная башня".

Он сжимает пальцы в призрачном движении – только что, вечность назад, он держал чью-то руку, но пальцы встречают лишь пустоту.
Он открывает глаза – и слепнет от безжалостного солнечного сияния.
Он хрипит, пытаясь позвать, но на зубах скрипит песок, и слова вязнут в пересохшем горле.

– Добро пожаловать, – произносит тихий голос, и на лицо падает тень.

Анжольрас смотрит в знакомые глаза и зажмуривается. Печальное понимание в светлом взгляде жжет гораздо сильнее, чем солнце.

*

– Где мы? – хрипло спрашивает он у Грантера, когда тот дает ему напиться.

Грантер плюхается рядом с ним на песок.

– Дорожная станция, – кивает он на темное строение за спиной. – Думал, ты вспомнишь.

Волосы у Грантера отросли, падают на плечи тусклым водопадом, а лоб перевязан какой-то черной тряпкой – то ли прикрыть рану, то ли удержать на месте челку. Он выглядит странно – с этой прической, со страшным рваным шрамом на левой щеке, в непонятной одежде, почти черный от загара; он совсем незнакомый, и в то же время Анжольрас чувствует, будто никого роднее он не встречал.

Они сидят на песке посреди пустыни, рядом со странным безлюдным бараком. Перед ними, в нескольких шагах, по земле змеятся две параллельные железные линии, соединенные дощечками – уходят за горизонт, в обе стороны, кажется, Комбефер об этом однажды упоминал – о машинах, которые будут передвигаться по таким линиям без лошадей. Солнце застыло в зените, обжигающий ветер жалит лицо, и Анжольрас пьет теплую, горькую воду из странной прозрачной бутылки, ломающейся под пальцами.

– Мы мертвы, – хочет спросить он, но вопрос теряет смысл сразу же, как он позволяет ему сорваться с губ. Конечно, они мертвы. Их расстреляли во имя будущего.

Грантер безразлично пожимает плечами.

– Как посмотреть, – отвечает он. – Мы точно больше не в Канзасе, милый друг. И в том мире мы, бесспорно, мертвы. Со свободной Патрией тебе уже не познакомиться.

Анжольрас пытается придумать, что сказать – но в голове пусто, нет ни сожаления, ни вопросов. Есть только призрачная память – да и та рассыпается с каждым порывом горячего ветра, как высохший песчаный замок.

(О которых он, конечно, не должен помнить. Он ведь никогда не видел песка.)

– Я помню тебя, – говорит он наконец, просто потому, что ему вдруг начинает казаться, будто время застывает, и песок плавится под солнцем, навечно заключая их в стеклянный шар. Слова помогают, звук голоса помогает. – Я помню, что делал что-то важное, что у меня были друзья, но все как будто в тумане, а вот тебя... Как будто ты сильнее всего.

Грантер невесело улыбается.

– Обычно ты начисто меня забываешь, так что, наверное, это прогресс? Может, хоть в этот раз все повернется по-другому.

Анжольрас хмурится, пытаясь вспомнить. Грантер вытягивается на песке, закинув руки за голову, и подставляет лицо солнцу. Откуда-то неожиданно берется ворон – ломает тишину хлопаньем крыльев, садится на проржавевшую, черную вывеску "дорожной станции" и застывает, разглядывая их глянцевыми черными глазами. Анжольраса под немигающим птичьим взглядом бросает в зябкую дрожь.

– Расскажи мне, – требует он у Грантера; выходит чересчур резко, и он морщится, злясь на себя за глупый испуг. – Что происходит? Где мы? Почему ты здесь, но не остальные – и почему я помню тебя? Это чистилище? Мы должны искупить грехи?

– Вергилий из меня еще тот, – фыркает Грантер, с любопытством разглядывая его из-под темных ресниц. – Вообще-то это вроде как в первый раз. Чтобы мы оказались здесь оба. Ты или подбираешь меня здесь, или находишь по дороге.

– По дороге к чему? – нетерпеливо спрашивает Анжольрас, отбрасывая пустую ломкую бутылку. Ворон оглашает пустыню хриплым карканьем.

– К Башне, – настороженно тянет Грантер. – Ты что, и этого не помнишь?

Анжольрас качает головой, и Грантер, застонав, закрывает лицо руками.

– Заебись. Я что, должен объяснять тебе про твой же крестовый поход? Это нечестно! Это я за тобой иду, а не наоборот! Это ты ведешь нас – а я, может, вообще засел бы в ближайшем баре и дожидался вечеринки, нет, нет-нет-нет, теперь все еще хуже, чем раньше, черт возьми –

– Перестань, – морщится Анжольрас, и Грантер осекается, глубоко дышит, успокаиваясь. – Похоже, разговор предстоит долгий. Расскажи мне все, что знаешь, – с самого начала. Что мы должны сделать?

Смутное ощущение, как мираж, танцует на задворках его сознания – как будто он держит в руках что-то важное, что никогда не должен упускать. Он вспоминает, как пальцы напрасно ловили воздух, пытаясь подхватить ускользающую жизнь; вспоминает, как пули прошили тело; вспоминает, как нажимал на курок, всем существом сосредоточившись на желании уничтожить; вспоминает, как однажды, держа что-то в руке, что-то беспредельно важное, он разжал пальцы, отрекаясь. Оставляя это позади. Жертвуя. Может, думает он в неожиданно нахлынувшем дурном предчувствии, может, это и хорошо, что он не помнит.

Ворон каркает дважды, зловещим, насмешливым скрипом, и срывается в небо, царапнув когтями по ржавому железу.
Грантер потягивается, сияет белозубой улыбкой и поднимается с земли.

– С начала так с начала, – говорит он, протягивая ему руку. – Мы должны спасти мир. Миры. Все вроде как сдвинулось с места. Но если все теперь зависит от меня, то шансов у нас вообще нет, я ни разу не дожил до конца, так и знай. Я даже не знаю, какой у тебя был план.

– Какая разница, – отвечает Анжольрас, принимая его руку. – Значит, придумаем новый. Предыдущий все равно был ни к черту.

Ладонь Грантера, теплая и твердая, отвечает на его пожатие, уверенно держит, помогая подняться на ноги.

Анжольрас ничего не помнит, у него есть только Грантер и смутные обрывки тяжелых, безнадежных, болезненных решений, но, провожая взглядом исчезающую в небе точку ворона, он улыбается.

Что бы ни было раньше, и что бы им не предстояло совершить, ему почему-то кажется, что все получится.
Он не помнит, но он может верить.

В этот раз он все сделает правильно.

Название: Долго и счастливо
Бета:  Ярь
Размер: мини, 1235 слов
Пейринг/Персонажи: Курфейрак/Эпонина, упоминаются Мариус/Козетта, Анжольрас/Грантер
Категория: гет, слэш
Жанр: короткометражный ромком
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Курфейрак не любит свадьбы. Еще меньше он любит говорить торжественные речи. Дедлайны очень любят Курфейрака.
Примечания/Предупреждения: modern!AU. Песня, упомянутая в тексте: Cole Porter – Let's Do It (Let's Fall In Love)

«Сегодня, в этот поистине славный день, мой лучший друг Мариус Понмерси наконец соединил свою жизнь…»

Ну нет. Это как будто дегенерат писал. «Поистине славный день»? Кто сейчас вообще так разговаривает.

(Ладно, Жеан разговаривает. Но у Жеана будет свой собственный тост, и этого дерь– этой очаровательной устаревшей манеры всем под завязку хватит.)

«Мариус, сукин сын, как только я увидел тебя впервые, я сразу понял – вот он! Этот парень покинет нас первым. И сегодня мы провожаем тебя в последний путь – в страну законного брака, вечерних сериалов, вечного «мы» и – в перспективе – подгузников. (Да-да, подгузников, подумай, друг мой, у тебя еще есть шанс сбежать!)»

Ну да. Шикарно, Курф, так и продолжай, а потом посмотрим, сколько ты проживешь, прежде чем отец Козетты тебя кастрирует. (Второй отец. Не милый папа, а тот, другой, жуткий полицейский инспектор, после первого разговора с которым Мариусу несколько месяцев снились кошмары.)

А Мариус-то храбрый парень, если подумать. Не только отважился жениться, но и не спасовал перед таким тестем. Тестем, который поймал его, когда он лез в окно к своей тогда-еще-не-подружке. И у которого есть пистолет. Да у парня стальные яйца.

О!

«Мариус. Друг мой. Я знаю тебя уже пять лет, но никогда еще твое мужество не поражало меня столь сильно. Чувак, я видел, как ты плачешь над «Дневником памяти» – кстати, никогда, слышишь, никогда не рыдай при своей очаровательной жене, поверь мне, тебе не идет. Я выслушивал твои любовные стихи – и теперь ты мне должен, и я могу шантажировать тебя угрозой выложить их в фейсбук, никогда об этом не забывай. Я знаю, что твой любимый молочный коктейль – клубничный, а алкогольный – «Клубничный поцелуй», только обязательно с вишенкой. Я знаю, что ты ведешь дневник, и что твоя любимая пони – Эпплджек. А еще я знаю, что ты человек, который встретил девушку своей мечты – и не побоялся рискнуть ради нее всем. И даже ужас перед пушкой уважаемого инспектора не мешал тебе снова и снова пробираться к дому твоей возлюбленной, чтобы оставить в ее комнате очередной маленький сюрприз. Держу пари, инспектор, вы не знали, что когда вы поймали нашего героя в спальне вашей дочери, они еще не были зна…»

…

А ведь он, может, и правда не знает. А с него ведь станется притащиться на свадьбу с пушкой. И тогда – черт, а была бы крутая свадьба.

«Козетта! Ну как тебе понравилось быть невестой? Надеюсь, не настолько, чтобы ты начала подумывать взять себе такое прозвище. Ха-ха. Нет, серьезно. Как ты относишься к катанам?»

Ну нет. То, что у Козетты черный пояс по карате, еще не значит, что она не милое, безобидное солнышко, которым все они ее знают. Просто один из ее отцов – полицейский, а второй в прошлом был профессиональным рестлером, и они просто хотели, чтобы их девочка могла себя защитить, так что они точно не стали бы учить ее Приему Пяти Шагов, или Захвату У-Си, или…

Вот хрень. Теперь он не сможет перестать об этом думать.

«Мариус, на твоих похоронах мы включим тему из «Бешеных псов». Ты не смотрел? Посмотри. Красивое платье, Козетта, всегда так ходи, кстати, тебе бы пошел желтый спортивный костюм».

Что за бред. Сосредоточься, Курфейрак! Давай! Ты сможешь!

«Мариус. Мааааариус. Я сегодня не в форме, зато уже навеселе, так что сейчас говорить за меня будет текила, поприветствуйте» –

А это тост Грантера. Если Анжольрас вообще подпустит его к микрофону. Анжольрас. ТВОЮ ЖЕ МАТЬ.

«Мариус. Мариус. Я знаю, что я твой шафер и должен был писать свой тост и все дела, но Мариус! Люди! Все люди! Вчера я узнал – Анжольрас трахается с Грантером! Серьезно! Посмотрите, вон они, сидят вместе, говнюки, да вы мне вселенную вчера расхерачили, я нажрался, чтобы стереть это из памяти, а еще потому, что это же, мать его, невозможно, давайте же выпьем за Грантера, которому наконец свезло, у человека сбылась мечта всей жизни, и я пиздец как рад, всем бы так, но чувак, Грантер, брат, ты просто обязан сказать мне, как – иди сюда и скажи всем, что за магию ты использовал, покажи свою волшебную палочку, потому что Анжольрас – это же Анжольрас, и он никогда…»

Стоп. Дыши, Курфейрак. Дыши.

Все хорошо.

Ты сможешь. Если уж у Грантера получилось завалить Анжольраса – самого, мать его, Анжольраса, этого брата Непорочность – если возможно такое, то возможно все. Уж какой-то там тост ты точно напишешь. Давай. Подумай о любви.

«Мариус, милая Козетта, я знаю, что как шафер я должен говорить о вашей любви – и я буду говорить о любви. Любовь всегда неожиданна – она налетает, захватывает, не спрашивая, и вот уже все изменилось – из-за одного случайного взгляда, перехваченной улыбки, все меняется в одну секунду, и мир, в котором ты был королем, вдруг расцветает, вспыхивает, как новорожденная галактика, и ты больше не король, ты принадлежишь любви, ты продал бы вечность, не раздумывая, лишь бы твоя возлюбленная позволила тебе прославлять ее у ее ног. Тем, кто встретил любовь, несказанно повезло – и я хочу поздравить вас, Мариус и Козетта, дорогие мои, но еще больше я хочу сказать вам спасибо. Спасибо, что вы встретили друг друга. Мариус, спасибо, что был таким слепым –и не заметил лучшую девушку на свете. Спасибо, Козетта, что очаровала его – и пусть ее сердце пока закрыто для меня, она свободна, и я не отступлю. Эпонина. Я –»

Черт. Это отвратительно. Даже Николас Спаркс не выдал бы такого убожества, Курф, эй.

Иди проспись. Кому, в конце концов, нужны эти тосты. Кто вообще пишет их заранее? Сила в импровизации.

Завтра что-нибудь сообразим.

*
Козетта действительно красивая невеста. И фата ей очень идет, и эти невозможные рюши, и пышные юбки, и белые перчатки – на другой девушке это выглядело бы смешно, а Козетта похожа на принцессу.

Мариус, держа ее под руку, просто сияет.

Эпонина стоит за спиной Козетты, держит букет, и руки у нее совсем не дрожат. Эпонина, подружка невесты, смотрит куда угодно, только не на пару перед алтарем – разглядывает витражи, цветы, шляпки приглашенных дам, галстук деда Мариуса, руку Анжольраса на колене Грантера.

Курфейрак смотрит на Эпонину. Таращится с самым глупым видом (как любезно сообщил ему потом Боссюэ), разглядывает алое платье, причудливую прическу, идеальный маникюр, туфельки на шпильке. Он мог бы продумать тост, ведь банкет-то не за горами, а вместо этого он стоит, и пялится, и думает о том, что Эпонина ненавидит каблуки, и туфли у нее явно новые, а значит, ей сейчас, наверное, больно стоять.

Наряд, конечно, выбирала Козетта, принцессочка, солнышко, Козетта, у которой чуткости – как у куска пастилы.

Когда они перемещаются в банкетный шатер и чертов тост маячит в двух минутах, неотвратимый, как дедлайн, Курфейрака вдруг озаряет.

– Мариус, Козетта, – говорит он, поднявшись на сцену и сжимая микрофон. – Вот вы и женаты! Наконец-то.

По залу прокатывается смех, отцы Козетты улыбаются друг другу, Мариус смотрит на Курфейрака во все глаза, с восторженным ожиданием, как щенок.

– Кажется, я должен говорить тост, – продолжает Курфейрак, с трудом сдерживая ухмылку. – Но знаете что? Я не буду.

И, насладившись секундами неловкой, напряженной, растерянной тишины, он находит взглядом Эпонину, наконец оторвавшую мрачный взгляд от тарелки, и добавляет:

– Не буду говорить тост. Я его спою.

И когда в тишине, без музыки, под кашель и постукивание вилок о фарфор он предлагает залу влюбиться – как Мариус и Козетта, как все это делают, даже ленивые медузы, а в Бостоне, по слухам, даже бобы, – Эпонина ему улыбается. Поет он так себе, переделывает слова на ходу, пару раз сбивается с ритма, но харизма всегда его спасала; так что все смеются, и начинают подпевать, и хлопают в такт, и его импровизация на самом деле имеет успех.

Эпонина тоже подпевает. И улыбается.

Улыбается по-настоящему впервые за последние три недели.

Пока что – сегодня, сейчас, этого достаточно.

А там – кто знает.

Если уж Грантеру удалось, то невозможного в любви не существует.

Название: Сокровенное
Бета:  fandom Les Miserables 2013
Размер: драббл, 565 слов
Пейринг/Персонажи: Анжольрас/Грантер
Категория: слэш
Жанр: PWP, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Тайны целомудренного лидера.
Примечание/Предупреждения: легкий даб-кон

Рубашка натягивается – белая, грубая ткань, мокрая от пота, она липнет к спине, и Анжольрас видит, как перекатываются под ней сильные мышцы.
Грантер вытирает рот тыльной стороной руки – размазывает кровь по подбородку, шипит от боли, когда костяшки проезжаются по рассеченной губе, и усмехается, поднимая на Анжольраса темный взгляд. Его соперник, поверженный, лежит на полу, ловит ртом воздух, баюкает сломанный нос.

Анжольрас сглатывает.

*

У Грантера отвратительное лицо – изъеденное пороком, грубое, будто наспех высеченное из камня пьяным резчиком. Часто – слишком часто – оно измазано грязью, кровью, блестит от пота, пугает кровожадной ухмылкой. Это не лицо человека, это карнавальная маска, гротескная, жадная, страшная.
Это лицо дьявола.

*

Член Грантера растягивает его – Анжольрас подается назад, насаживаясь глубже, до самого конца, пока не чувствует, как яйца хлопают по его заднице. Хочется кричать, но можно только мычать в подставленную руку – Грантер заботится о тишине, Грантер не хочет, чтобы кто-то знал, Грантер вздрагивает, когда Анжольрас целует его ладонь.
Анжольрас кончает с долгим всхлипом, с замученным стоном. Семя попадает на рисунки, и Грантер, усмехаясь, стирает его пальцами – вместе с углем – и размазывает Анжольрасу по нижней губе.

Они целуются до рассвета.

*

Анжольрас боится, что Грантер заметит, что поймет, почему Анжольрас, неизменно кривя губы, не сдерживая омерзения, приходит за ним в эти притоны. Кислое пиво, разлитое по полу, вязкие плевки, тяжелый, гнусный воздух, грубая ругань, разнузданное пьяное веселье – Грантер выбирает окружение себе подстать. "Что же ты, сиятельный герой?" – насмешливо кричит он поверх толпы, или пьяно шепчет Анжольрасу в ухо, нагло запуская ладонь за его пояс, царапая щеку жесткой щетиной. "Не испугался льва, но дрогнул перед чернью?"

Бояться уже поздно.

*

Грантер уродлив весь. Руки у него грубые, покрытые редкими черными волосами; Анжольрас разглядывает вздувшиеся вены, лопнувшую кожу на костяшках, грязные ногти, черные от угля и бог знает еще от чего.

Грантер толкает его к стене, давит на грудь так сильно, будто руки у него тоже из камня. Горгулья, зашитая в человеческую кожу, насмешка над жизнью, существо темное, порочное – все, что Анжольрас ненавидит, все, чего избегает.

(Все, перед чем Анжольрас бессилен.)

*

– Грантер? Что ты здесь делаешь? – хрипло спрашивает Анжольрас, пятясь назад. Грантер не позволяет ему захлопнуть дверь – отшвыривает ее пинком, хватает Анжольраса за руку, тянет на себя, обдавая винным дыханием. Его рука задирает ночную рубашку – бесцеремонно оглаживает зад, отвешивает шлепок.

От стыда у Анжольраса перехватывает горло.

(Перехватывает горло от желания.)

*

Грантер берет его за подбородок, резко, по-хозяйски, впивается в щеки ногтями. Руки липкие от вина, липкие и горькие – когда он наконец проталкивает пальцы Анжольрасу в рот, вкус почти вызывает тошноту.

Анжольрас стонет, благодарно облизывая пальцы. Грантер, хмыкая, отбирает руку, с силой давит ему на плечи.

Анжольрас опускается на колени. Грантер удерживает его, не дает ни отстраниться, ни перевести дыхание, с силой засаживает член ему в глотку, использует его, как падшую женщину, растирает слезы по его щеке.

Анжольрас слизывает свое семя с его сапог. У него горят щеки.

*

Анжольрас набрасывается на Грантера прямо в кафе, едва дождавшись, пока выйдут остальные. Красный жилет рвется под его пальцами – так легко, как будто для этого и был сделан; а вот Грантеру он не поддается, путы держат крепко. Грантер дергается, пытаясь вырваться, трется членом о край стола, стонет сквозь зубы. Анжольрас, оттянув желтую от пота рубашку, впивается зубами в его загривок.

*

У Грантера остаются следы – на запястьях, на шее. Никто не удивляется. Все привыкли.

*

Иногда Анжольрас просыпается злым и растерянным.
Он никогда не помнит своих снов.

Название: Прелюдия
Бета:  rose_rose
Размер: драббл, 597 слов
Пейринг/Персонажи: Грантер/Анжольрас
Категория: слэш
Жанр: пре-PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: "Нарисуй меня как тех французских девушек".
Примечание/Предупреждения: модерн!AU

– Я чувствую себя глупо, – жалуется Анжольрас, незаметно ерзая. Он хмурится, светлые брови сходятся, искажая лицо гримасой, и Грантер недовольно цокает языком.

– Ты сам хотел, – напоминает он, пытаясь говорить строго, но голос предает его, а угол рта ползет вверх, выдавая усмешку. – Лежи теперь и не дергайся. Я тут, может, проклинаю ту минуту, когда согласился.

Анжольрас недовольно сжимает губы, снова ерзает, скользит обнаженными ягодицами по жесткому покрывалу и вдобавок заливается краской. Грантер очень старается добавить во взгляд властной тяжести; судя по тому, как Анжольрас замирает, у него даже получается.

Анжольрас светлый, молоко сквозь золотую дымку; кожа у него нежная, как у подростка. Он краснеет неровно, удушливыми волнами, пятнами краски на скулах, потеками на шее, медленно разгорающимся пожаром на груди.

Повезло, что Грантер рисует углем.

Вокруг горят свечи – десятки, сотни свечей, насчет деталей Грантер был настойчив, и Анжольрас – бесстрашный, свободный от древних предрассудков Анжольрас, заливающийся малиновым румянцем при безжалостном электрическом освещении, в кои-то веки растерял все возражения, стоило Грантеру произнести магическое "для правильного освещения". Комната колышется в золотом мареве, тени танцуют по обнаженному телу, пробегают по втянувшемуся животу, гладят напрягшиеся соски – от холода, настаивал Анжольрас, поймав взгляд Грантера, это от холода, – да вот только сейчас лето, и даже ночью на улице под тридцать, и воздух в комнате теплый и влажный, весь сбившийся, непристойный, как дыхание любовников.

Анжольрас весь – четкие, точеные линии, Давид, в мраморное тело которого Аполлон вдохнул жизнь поцелуем, ходячее древнегреческое совершенство. Он лежит, откинувшись на подушки, старается выглядеть расслабленным, но не может; Грантер обрисовывает закинутую за голову руку, выводит напряженную линию бока, спускается к бедру, намечая силуэт. Под его взглядами – профессиональными, цепкими, внимательными взглядами – Анжольрас начинает дрожать. Грантер улыбается уголками губ – улыбается, чтобы не начать мурлыкать Элвиса. Анжольрас закрывает глаза и рвано втягивает воздух сквозь зубы.

Член у Анжольраса уж точно не древнегреческий – единственное, что выбивается, и единственное, что может сделать картину еще совершеннее. Прямой, крупный, тяжелый, идеальной длины, налитый желанием – о, да ладно, Грантер, что за любовные романы, это просто стояк, крепкий, восхитительный стояк. Член лежит на подтянутом животе, головка почти касается пупка, чуть блестит от капли выступившей смазки. Грантер обрисовывает его любовно, осторожно, даже нежно – когда он прищуривается и наклоняется вперед, чтобы получше разглядеть, как переплетаются вены, Анжольрас крупно вздрагивает и облизывает пересохшие губы.

– Уже скоро, – хрипло отвечает ему Грантер. Собственные губы, обветренные и горькие от табака, кажутся ему чужими.

Уголь осыпается, крошится, когда Грантер нажимает слишком сильно. Грантер стирает крошки с рисунка, растирает тени на поджаром животе, гладит головку подушечкой большого пальца, размазывая угольную крошку. Анжольрас часто дышит, и кожа его в свете свечей сияет манящим золотом, мышцы живота подрагивают; он больше даже не пытается притворяться.

– Давай быстрее, – приказывает он, и от жадного нетерпения в его голосе у Грантера пересыхает во рту.

– Я закончил бы полчаса назад, не будь ты такой кошмарной моделью, – подначивает он севшим голосом, соскальзывающими пальцами растирая контур яичек.

Анжольрас сглатывает, прихватывает пухлую нижнюю губу зубами – и смотрит Грантеру прямо в глаза. Сквозь жадный дурман Грантер видит, как у Анжольраса на ногах поджимаются пальцы.

Медальон он рисует последним – быстрыми росчерками, простое плетение цепочки, витая "R", и если бы у него каким-то чудом еще не стоял, сейчас встал бы точно. Уголь забивается ему под ногти, и скоро у Анжольраса останутся угольные полоски – на скулах, на шее, на запястьях, по всему телу, смазанными поцелуями, метками художника.

– Ну, – шепчет Грантер наконец, из последних сил аккуратно кладя папку на пол. – Готово, мсье. Время платить.

И Анжольрас, жадно подающийся навстречу его поцелую, в следующий час платит сполна.

С большим удовольствием.

Название: Не пей вина
Размер: драббл, 853 слова
Пейринг/Персонажи: Грантер, спойлер!Анжольрас, Жан Вальжан
Категория: джен
Жанр: survival horror
Рейтинг: NC-21
Краткое содержание: Грантер пьет – часто, со вкусом и с удовольствием. Грантер совершенно не ценит жизнь. Грантер ни на что не способен.
Ему дают шанс исправиться.
Примечание/Предупреждения: модерн!AU, гуро, кроссовер с серией фильмов "Пила"

"Здравствуй, Грантер. Я хочу сыграть с тобой в игру".

Кровь течет по щеке, срывается, падает на пол. Руки трясутся, трясутся, трясутся – кислота выплескивается из стакана, попадает на щеку. Грантер не кричит – он ревет, как зверь, вцепляется в стакан так сильно, что пальцы белеют от боли, так, что ногти ломаются о сколы. Не перевернуть, не разлить – нельзя разлить, ни в коем случае, раз-два-три-четыре-пять, Грантера трясет, как не трясло даже в адском похмелье. Его трясет, колотит, корежит; он прокусывает губу до мяса, чувствует едкую кровь на зубах. Слезы жгут глаза, как будто и они обернулись кислотой. Мышцы рук гудят от напряжения.

Стакан он удерживает.

"Ты любишь выпить, не правда ли? Ты великий охотник до зелья грез. Тьма опасного опьянения, вместо того, чтобы остановить, притягивает тебя. Ты не живешь – ты топишь свою жизнь в вине, заливаешь водкой, считаешь жизнь дешевой шуткой. Ты обсмеиваешь все, что видишь. Все, на что ты способен – пустая болтовня. Ты – это просто слова. Ты не способен ни верить, ни думать, ни хотеть. Проверим, способен ли ты жить – или можешь только умереть".

Зубы бьются о стекло. Первый глоток он не удерживает – судорожно сглатывает, веером выплевывает остатки, желудок скручивает, прошивает болью. Рот горит, как будто он проглотил головню от костра – щеки расслаиваются, на языке остаются кусочки кожи, и сам язык набухает волдырями, и горло дерет агонией, яркой, слепящей.

Он мычит – мотает головой – всхлипывает громко, раскрытым ртом, из-за чертовой ловушки ему не хватает воздуха, металл сдавливает горло тисками, кислота выскабливает голос. По подбородку течет слюна, или кровь, или пот, или слезы, или все вместе.

Он давится – кровью, отчаянием, агонией – и набирает кислоту в рот снова.

"На тебе устройство. Вокруг твоей шеи закреплен капкан. Снять его ты не сможешь. Если ловушка захлопнется, тебе размозжит лицо, штыри пробьют череп, вопьются в мозг – и ты умрешь. Он приводится в действие механизмом, который можно остановить, если разомкнуть цепь и пережечь железный штырь у тебя во рту. На столе перед тобой жидкость. Она разъест металл – если ты сможешь устоять перед своей привычкой. Когда это видео закончится, механизм будет запущен, и у тебя будет пять минут, чтобы сделать выбор. Для того, чтобы освободиться, тебе придется подняться над собой. Ты должен понять, что дело стоит больше, чем слова".

Из-под ногтей течет кровь, смешивается с желчью. Его вывернуло – желудок судорожно дернулся, он не сдержался, он сглотнул, совсем немного, но и этого хватает. Он стонет – из последних сил, выдыхает обожженным горлом, пока кислота плотоядным червем скользит по пищеводу в желудок.

Отдышаться – сквозь кровь и металл, сквозь едкую вонь – пахнет хлором, пахнет больницей, пахнет смертью – поднять стакан снова.

Он пытается сжать зубы – удержать рот закрытым – но штырь мешается, железо шипит, растворяясь, но медленно, слишком медленно. В ушах тяжело бухает взбесившееся сердце; весь он сейчас – хриплое, с присвистом, дыхание, истошные всхлипы, стон, щелчки таймера, мелкий, истерический стук зубов по металлу. Он – боль, он – отчаяние, он – оранжевая смерть во рту, яд, спасение, изувеченность, жизнь.

Он хочет жить.

Железный ошейник, темные шипы, зубастая ухмылка смерти. Кожа на щеках рвется вокруг железной трубки – кожа становится все тоньше и тоньше, поддается, эластичная, как пластилин, мягкая, как воск. Потому что изнутри щеки растворяются, расслаиваются, оседают кровавыми хлопьями, и во рту уже не кислота, а вязкая каша, господь в небесах, да за что же, что он сделал – оно ведь прожжет ему лицо, быстрее, чем эту чертову трубку, выжжет челюсть, она оторвется, упадет на капкан с влажным шлепком, и он не сможет пить, не сможет не глотать, а потом капкан захлопнется – нет-нет-нет, держать, держать, не глотай, всегда есть шанс выжить, конструктор честный, он не лжет, Анжольрас знает, Анжольрас же выжил, выжить, выжить.

Трубка все тоньше – уже не давит на язык, уже поддается. Язык цепляется за шестеренки – вот что за механизм, вот почему "разомкнуть цепь" – остается на них кусками, которые тут же тают. Тридцать восемь – тридцать семь – тридцать шесть – цифры на таймере пляшут перед глазами, реальность мутная, как будто он смотрит сквозь туман.

Он выплевывает кислоту – кровавую кашу – свои зубы. Кончик языка болтается на обнажившейся мышце, задевает обожженный рот, отрывается, когда руки снова дрожат и стакан с силой бьется о губы.

Еще глоток.

Девятнадцать. Семнадцать.

Еще.

Еще.

*

Вальжан видит, как у Анжольраса расслабляются плечи. На мониторе отсчет заканчивается – Грантер упал раньше, сознание не выдержало болевого шока, но он успел – капкан не захлопнулся. Теперь он выживет.

– Тебе его жаль? – спрашивает он, пока они идут по коридору, Анжольрас – резко, почти бегом, Вальжан с трудом за ним поспевает. – Не стоит. Ты знаешь, что так будет лучше. Ты сам хотел, чтобы он узнал цену жизни.

Анжольрас кивает. Вальжан им восхищается – не каждый выдержал бы такое зрелище, особенно если жертва – друг. Не каждый смог бы пойти на такое, переступить через свою жалость, через себя. Вальжан не ошибся, когда выбрал Анжольраса. Не ошибся, что тот поймет.

В камере Анжольрас почти бросается к Грантеру, забывает об осторожности, забывает о маске, Вальжан еле успевает удержать его. Ничего удивительного, конечно, у мальчика это только третья игра, он еще не привык. Время будет.

Пора начинать готовить игру для инспектора.

_________
Примечание: Кислота, которую должен "не пить" Грантер – Aqua Regis, смесь соляной и азотной кислот, известная также как "Царская водка".

Название: Если друг оказался вдруг
Бета:  Verit
Размер: драббл, 859 слов
Пейринг/Персонажи: Курфейрак/Мариус
Категория: пре-слэш на фоне гета
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: "Парни все время это делают. Ничего такого".
Примечание/Предупреждения: модерн!AU, спойлерфёрст-тайм

– Эй, чувак, – совершенно обычным голосом зовет Курфейрак, и Мариус застывает, схватившись за дверную ручку, и больно стукается лбом о дверь.

Лицо у него горит так, что дерево должно бы вспыхнуть от удара. Начался бы пожар, и Мариус, может быть, сгорел бы от стыда в буквальном смысле, и это было бы здорово, это было бы классно, это бы решило все проблемы.

И именно поэтому, конечно, никакой пожар не начинается. Мариус стоит, прижавшись лбом к двери, жалобно дергает ручку потными ладонями (о господи, что он сделал, почему даже его собственный мозг его ненавидит?!), и уши у него просто пылают, а он как раз недавно подстригся, так что теперь все видно, как на рыжей витрине.

И у него стоит член. Потому что за его спиной на большом экране Саша Грейт – Грейт же? – громко стонет в стереосистему, насаживаясь на чей-то огромный член.
Или на два огромных члена. О боже.

А Курфейрак, кажется, до сих пор не застегнул штаны – и зовет его, совершенно обычным голосом, едва-едва перекрывающим хлюпающие звуки.

Член Мариуса дергается, как будто у него есть собственный разум. Член Мариуса очень хочет остаться и посмотреть фильм.

– Чувак, – с ленцой тянет Курфейрак, как будто это не его Мариус только что застал со спущенными штанами за просмотром этого. – Расслабься, что ты? Мы же оба парни, чего стесняться. Хочешь, присоединяйся. Кино хорошее.

"Да, да, выеби меня, трахни эту грязную задницу, давай, ну, блять, я кончаю, твой член в моей жопе такой охуительный, да, да, еще", – громко стонет Саша Грейт. Член Мариуса не сомневается, что кино хорошее. Мариус проклинает себя за то, что выучил английский.

И за слабоволие проклинает. Но ему восемнадцать, он только-только съехал от деда и никогда не смотрел порно. Сашу он знает по рассказам Курфейрака – тот большой поклонник. У него в комнате даже есть постер.

(Не то чтобы Мариус когда-либо заходил в комнату Курфейрака, когда того не было дома. И не то чтобы он разглядывал постер. Ну, вы понимаете. Никаких постеров он никогда не разглядывал.)

Мариус разворачивается, наконец отпускает ручку, неловко вытирает ладони о джинсы (и неловко задевает рукой член, и скулит, прикусывая губу). Курфейрак улыбается, как кошка, слопавшая хозяйский стейк, и даже облизывается – Мариус видит это краем глаза, потому что Саше, кажется действительно нравится – она так трясет задницей, с таким пылом насаживается на член, что Мариус даже на секунду ей завидует, ведь ей, кажется, куда круче, чем парням, неужели это действительно так приятно?

– Ты присаживайся, – мягко приглашает Курфейрак, похлопывая по дивану рядом с собой. Мариус бухается, как мешок картошки – задевает Курфейрака бедром, засмотревшись на Сашу, и да, совершенно точно два члена. Уши все еще горят, но раз Курфейрак сказал, что все в порядке...

– Не стесняйся, – подбадривает Курфейрак, – можешь тоже подрочить. Что я, членов не видел. Не будь девчонкой.

Мариусу так жарко, что он не может говорить, с трудом заставляет себя кивнуть, потому что он прилепился глазами к экрану, как будто Саша Грейт и ее блестящая от масла задница его загипнотизировали. Его рука сама собой ложится на вздувшийся бугор на джинсах, поглаживает член через плотную грубую ткань. С губ сам собой срывается звук – тоненький, отчаянный скулеж, последний гвоздь в гроб его мужественности. И. Ему. Плевать.

Курфейрак хмыкает и, наверное, закатывает глаза: Мариус не видит, конечно, просто Курфейрак почему-то часто на него так реагирует. А Мариус смотрит, как Саша одним движением заглатывает третий член по самые яйца, втягивает щеки и стонет, причмокивая, как будто сосет потрясающе вкусный леденец; и пальцы его как-то сами собой расстегивают пуговицу, дергают вниз молнию, и наконец-то, наконец-то обхватывают член.

Мариус тут бы и кончил, в этот самый момент. Но тут рука Курфейрака нежно перехватыват его запястье (и Мариус взвизгивает, правда, по-настоящему взвизгивает, ну-ка, что он там думал про последний гвоздь в гроб?).

– Знаешь, можно и помочь друг другу, – пока Мариус пытается перевести дыхание, Курфейрак наклоняется к нему, щекотно трется об ухо кончиком носа, обдает его щеку влажным шепотом. – Это приятно, и ничего такого. Парни так делают. Постоянно.

Мариус судорожно втягивает воздух сквозь зубы – Саша облизывает чьи-то яйца, широкими мазками, постанывая от удовольствия – и мягкие губы Курфейрака смыкаются на его мочке – и подушечка чужого пальца легко, почти призрачно скользит по головке члена – и Мариус стонет в голос, откидывая голову. Курфейрак улыбается, и в этот раз Мариус знает точно, потому что чувствует эту улыбку кожей.

Как только пальцы Курфейрака обхватывают его член, он кончает.

С коротким, жалобным всхлипом, цепляясь за рукчу дивана. Толкаясь в расслабленный кулак так отчаянно, как будто это его первый раз.

(Это его первый раз не со своей рукой.)

Саша, конечно, держится дольше – когда у Мариуса перестает звенеть в ушах, он снова слышит ее нетерпеливые стоны. Глаза Мариус открыть боится.

– Видишь. Это круто и совершенно нормально, – хрипло шепчет Курфейрак и прижимается губами к его виску.

Мариус вздыхает.

Саша, судя по изменившимся стонам, снова у кого-то сосет. Так жадно, что у Мариуса почти встает снова.

Может, если помогать друг другу нормально, то Курфейрак не будет против, если Мариус... как-нибудь попробует. Ртом. Ничего такого, конечно – ему просто интересно, почему Саше так это нравится.

Набравшись наконец смелости, Мариус открывает глаза – и упирается взглядом в пах Курфейрака. Член у друга все еще стоит.

Мариус облизывает губы.