[nimble-needle]

там на фесте деанон, а я тут как раз раскопала в черновиках

Т6-44, та самая, про офицерскую блядь. Не смогла. Не спрашивайте.

Другая сторона.

Сержант Барнс живет боем. Он превосходный солдат.

Сержант Барнс, правая рука капитана Роджерса, пренебрегает приличиями и званиями, и никто ему не указ. У сержанта Барнса куртка в цвет капитанского костюма, только темнее, незаметнее, в такой хорошо скрываться из виду, пока капитан лезет под пули. Такую не запачкаешь, а если и да, грязи будет не видно. В такой хорошо стрелять - в спину или в голову, сержанту Барнсу без разницы, потому что это война, и каждая попавшая в цель пуля - минус один противник. Честь - это для капитана, не стрелять в спину - это для капитана, а сержант Барнс делает свою работу. Удостовериться, что капитан Роджерс проживет еще один день, вот для чего нужен сержант Барнс.

Воющие Коммандос - элитный отряд, в который людей отбирал лично капитан и только по способностям. Никто из Воющих Коммандос ни словом не намекал на "особые обстоятельства" сержанта Барнса (при капитане Роджерсе). Сержант Барнс не строил иллюзий - что в войне было хорошего, так это то, что от иллюзий она избавляла наверняка, с гарантией, хочешь ты того или нет, как девицу, отправившуюся в бар к солдатне в юбке короче положенного, избавляли от девственности; сержант Барнс знал, что о нем говорят, знал, что ждут от него ночевок в капитанской палатке и неловкой походки, и потому в первом же бою убил больше человек, чем все они вместе взятые. С тех пор о нем не говорили ничего.
А о капитане заговорили с уважением. Поняли: и правда отбирает только по способностям.

Стив как был дураком, так им и остался, сыворотка или нет. Теперь он большой и сильный дурак, вот и все отличие; а позаботиться о себе так и не может. И в людях разбирается, как всегда. Верит в самое лучшее.
Баки остается только делать, что делал всегда.

Соответствовать.

*

Жизнь капитана Роджерса - дело сержанта Барнса; его авторитет - дело Баки, хотя, посмотрите, какая забавная шутка, ведь кто виноват, что авторитет Стива вообще оказался под сомнением? Баки и виноват.

Баки - трус. Вот как бывает: живешь всю жизнь рядом с наивным придурком, который мечтает так, что вместе с ним не мечтать невозможно, упиваешься его идеалами, начинаешь верить во все, а потом мечты Стива сбываются, да только не для него. А Баки - новоявленный сержант Барнс, сто седьмой пехотный, такая честь, такая гордость - ноги бы себе перешиб и приполз домой с позором, если бы только мог. Баки ненавидел войну даже через океан - она скалилась, пьяная от крови, обещала холодную кожу, грязь, смерть для всех, даром; она смеялась, звала, и Стив хотел к ней, одурманенный, идиот, а Баки думал - какого же хера. Баки все детство провел, желая заболеть вместо Стива - только тогда он не хотел видеть, как Стив мучается, а теперь хотел одного: остаться дома.
Баки боялся мечты Стива до ужаса. Стив хотел помочь, хотел защитить и черт его знает, что там еще, а Баки просто не хотел умирать. А вот ведь, сто седьмой, и прямо на передовую.
Единственное, что в этом дерьме было хорошего, - так это то, что для Стива места там не было.

Так все и началось: Баки боялся умереть.
А в сто седьмом служил лейтенант Гринуэй.
Его звали Джо, или Джонни, или как-то еще. Баки не было дела до его имени, зато было дело до того, что лейтенант Гринуэй служил уже целый год, был переведен из лагерей для желтых за отличную службу - попросился в бой сам, "чтобы мочить нацистских ублюдков". Лейтенант Гринуэй служил целый год, и служил хорошо, и в увольнения его отпускали в Нью-Йорк. Баки знал, потому что не раз встречал лейтенанта в баре "Красная Кошечка". А лейтенант, конечно, встречал там Баки. И хорошо запомнил его.
Вот еще кое-что о сержанте Барнсе: он грязный содомит.

В первую ночь, отойдя за лейтенантом в кусты и расстегнув ширинку, Баки все не мог перестать думать: лейтенант сосал его член, облизывал с таким усердием, словно пробивался в полковники, а Баки вспоминал Стива, вспоминал, как ходил в "Кошечку", чтобы посмотреть, как надеялся, что ему станет противно, и как дрочил, представляя, что Стив кривится при виде его накрашенных губ, а потом позволяет себе отсосать. Стив бы его ударил, - думал Баки, запуская ладонь в волосы лейтенанта, - Стив бы презирал, или жалел, как убогого, - а лейтенант заглатывал головку и сосал яйца, - Стив бы увидел, как его ебут в подворотне, как последнюю шлюху, и вспыхнул ненавистью, а потом оттолкнул бы чужого и сам -
Баки кончил, когда лейтенант засунул палец ему в задницу, кончил, думая о Стиве, и это был его первый раз с мужчиной.
Он действительно ходил в "Кошечку" просто смотреть. Ведь фантазии фантазиями, а настоящий Стив - он бы презирал, или жалел, но без всякого "потом". А тогда еще не было призыва. Тогда Баки думал, что у них со Стивом вся жизнь.

Больше Баки о Стиве не думал. Стив был в Бруклине, а Баки был здесь, и смерть дышала ему в лицо, а он так не хотел умирать. Не хотел, а ведь должен был. Он знал наверняка, что умрет: это ведь война. Смерть здесь - вопрос времени, выживают только везучие. А Баки не был как Стив. И без него, как оказалось, вовсе не умел глупо надеяться.

Он подставил зад лейтенанту, чтобы наконец суметь себя возненавидеть, чтобы жизнь перестала казаться такой важной; он кончил на сырую землю, пока лейтенант дрочил ему мозолистыми руками, грязными от оружейной смазки, кончил с жалким всхлипом, насаживаясь на член, и лейтенант довольно засмеялся и шлепнул его по заднице, а потом пальцем размазал по растраханному анусу свою сперму. Это было отвратительно ровно настолько, насколько он боялся.
Ему понравилось так, что жить захотелось безумно.
Хоть он и блеванул в кусты, когда лейтенант ушел.

Таких, как лейтенант Гринуэй и сам Баки, в полку было порядочно: не каждый второй, но достаточно, чтобы скрасить остаток жизни разнообразно. А потом желающих и прибыло: женского общества-то не было. А лейтенант Гринуэй взял привычку рассказывать у костра про веселые времена в лагере: как они однажды отодрали желтую сучку, что она даже кричать не могла, и с каким старанием желтые мамаши сосут члены за банку консервов, и как хватало всем, только выбирай, но веселее было одну всем вместе. Баки на себе попробовал, каково было девчонке. И ничего не почувствовал.
(Он чувствовал вонь, и мускус, и пот, и грязь, и чужую слюну, и чужую сперму; с утра, лежа в лейтенантской палатке, он смеялся и думал, вот ведь надо же, на войне, на передовой, а сдохнет от гонореи, и что они напишут Стиву, потери в бою? Лейтенанту пришлось ударить его, чтобы он перестал смеяться. У лейтенанта были голубые глаза.)

Такая уж была рутина. Пускаешь пулю кому-то в череп, продираешься по полю, хлюпая сапогами по чужим внутренностям, пули свистят мимо головы, кто-то рядом - тот, кто вчера засадил по самые яйца, загнутый член, девять дюймов, любил развести задницу и смотреть, как член медленно выходит, засовывал палец, было больно, было не все равно - падал лицом в грязь, скалясь окровавленным лицом. Хотелось сдохнуть. Хотелось жить. Только домой не хотелось.

Между этим Баки и Баки из Бруклина не было ни черта общего.

А это значило: когда Баки умрет, он не подведет Стива.
Если бы Стив знал, какой он, он все равно перестал бы его ждать.

Все было хорошо, пусть сержанта Барнса и отделяла пара дней от трибунала, когда он попал в плен: "неуставное поведение" заметили, конечно, не могли не заметить, а все потому, что сержант Барнс не хотел войны, сержанта Барнса заебало убивать людей, сержант Барнс не чувствовал ничего, ни когда пробивал кому-то череп, ни когда заглатывал чей-то грязный член так, что его нос щекотали лобковые волосы; сержант Барнс был содомитом, а война вытащила это наружу, и сержанта Барнса должны были убить со дня на день, либо враги, либо свои, и он, мать его, не мог дождаться. Когда он вдруг оказался в плену, когда его выбрали и он выдержал то, от чего другие умирали - он хотел умереть, знал наверняка, что смерть близко, и думал только: "Давайте уже".

А потом Стив все испортил.
Потом Стив его спас.
И сержанту Барнсу пришлось отвечать за последствия.

*

Стив не знает, что такое война. Вот так просто: Стив не видел ни настоящих пленных, ни настоящий бой, не видел лагерей и тех, кого удавалось вытащить. Стив, вокруг которого вечно вьются фотографы, который привык решать все за пару часов, а если уж больше суток, значит, он вытаскивает из плена несколько сотен человек, - этот Стив стал парнем с обложки, а потом перетащил обложку за собой на передовую, укрыл их всех репутацией капитана Америки, как своим гребаным щитом. За Стивом нет ни недель без помывок, ни русской рулетки, и к сослуживцам даже можно привыкнуть: не нужно бояться, что завтра твоего нового друга пристрелят. Они все как заговоренные с ним, с капитаном.
Стив не знает, что такое смерть - а теперь, когда он большой и сильный, он так и не научится ее бояться, пока не потеряет кого-нибудь из Коммандос.
Баки не хочет, чтобы Стив менялся.
Никто не хочет, чтобы Стив менялся: капитан Америка - это вера. Кинь его прямо из его особенного лагеря прямо на передовую - не было бы у них капитана, был бы мертвый мальчик, который все потерял. Все это знают.
Капитан Америка должен верить в свою неуязвимость и не должен знать, как все на самом деле.
Это все, что спасает сержанта Барнса.

Сержант Барнс - превосходный солдат. Он прекрасно умеет убивать людей, ничего не боится и ничего не чувствует.
Это все, что имеет значение.
Если он из-за чего и не может спать по ночам, так это из-за того, что он знает: однажды он умрет.
А Стив не будет знать правды.
Стив будет его оплакивать.

Но Баки - трус.
И поэтому сержант Барнс безупречен.
Он же должен соответствовать капитану.