И ПОЭТОМУ
Проматывайте, мои отверженные друзья, потому что сегодня на нашем канале ВНЕЗАПНО ЛАВЛЕСС
(сама не ожидала, ага)
Для Fox_berry, потому что
Флафф по первым билавдам!
Маленький, детский рейтинг; дождь, кофе и сигареты.
(представьте здесь клевое название)Все пропахло дождем - улицы, одежда, простыни, занавески, учебники Рицки, квартира Соби, волосы Соби, юката Соби, даже его сигареты. У Соби было хуже всего - он вечно сидел на балконе, а когда не сидел, держал сёдзи открытыми, и квартира - да какая там квартира, комнатушка в шесть татами, но зато, конечно, отдельная, своя, гордость новоиспеченного студента - квартира тонула во влажном воздухе, в запахе мокрой листвы, сырой земли, набухшего водой дерева и горького, тяжелого сигаретного дыма. В серых весенних сумерках, в облаке этих запахов, в бесконечном шепоте дождя Сеймея постоянно клонило в сон. Соби безо всяких приказов исправно варил ему кофе.
(Чертов ублюдок замечал слишком многое. Начинал слишком хорошо понимать.)
Соби, правда, был хитрым мерзавцем - и неплохо изображал невинность. Зевал, потягивался, откладывал альбом для набросков, поднимался на ноги одним плавным, изящным движением, тихо, как заправская гейша, и отправлялся на кухню. "Кофе", - бросал он через плечо, - "Глаза слипаются. Тебе сделать?"
Сеймей кивал. Ну а что ему еще оставалось.
Соби шуршал чем-то на кухне, наливал воду, мурлыкал себе под нос какие-то привязчивые песенки - так тихо, что Сеймею приходилось прислушиваться, чтобы различить мотив. К запахам дождливой весны добавлялась густая кофейная вуаль - темный, пряный аромат, неприятно уютный и переменчивый - каждый раз особенный. Чертов Соби, верный себе, даже с кофе выпендривался, изгалялся со специями, как с заклинаниями, как со своими картинами, как в постели.
Получалось у него, впрочем, неплохо. Везде.
Так что Сеймей не возражал.
(До первого провала, конечно.)
В конце концов Соби возвращался - с подносом с двумя чашками и тарелкой печенья, или рисовых крекеров, или засахаренных орехов. Он был умен, Соби, и вышколен лучше некуда (Ритсу постарался, конечно, блестящая работа, у Сеймея кулаки чесались сказать ему "спасибо") - он опускался на колени в двух шагах от Сеймея, опускал поднос на пол и с безупречным традиционным поклоном пододвигал к уважаемой Жертве. Отросшие волосы падали, закрывали его лицо шелковым пологом. Сеймею редко удавалось удержаться - он поднимал руку, чтобы потрепать Бойца по голове, как умного пса, но в итоге просто опускал руку на затылок и перебирал тяжелые пряди, отводил их с лица, заправлял за уши. Соби улыбался уголками губ, прикрыв глаза. Кожа на шее у него была нежная и теплая, почти горячая.
Вслух Сеймей никогда не благодарил. Но Соби давно научился понимать его без слов.
Сеймей ждал, пока кофе остынет - он обжигался о горячее, но разбавлять свежесваренный кофе - преступление, и тут уж ничего не попишешь, по-настоящему важные законы Соби никогда не нарушает, - а Соби, забрав вторую чашку, отправлялся к открытым дверям на балкон, ложился на пол, вытягивался на пороге, как разморенный доберман, и зажигал сигарету. Дым завивался колечками, улетал к потолку, смешивался с кофейным паром, и в жемчужном, шепчущем полумраке Сеймей видел драконов, длиннохвостых птиц, переплетение ветвей сакуры и темное будущее.
Той весной Сеймей готовился к экзаменам (учебный год только начался, и до экзаменов оставалось еще триста семьдесят с лишним дней, но он не собирался зря тратить время), а Соби, светясь от гордости и молчаливого счастья, забросил обязательные учебники в угол и только и делал, что рисовал - жадно, судорожно, как утопающий, в последний момент выдернутый из воды, глотал бы воздух, задыхаясь и отплевываясь и растворяясь в обжигающей любви к жизни. Соби не мог надышаться этой нежданной - долгожданной - свободой, он, конечно, не верил, что Ритсу так просто его отпустит, уже перестал надеяться. Сеймей мог бы - должен был бы - наказать его за эту глупость, за такое недоверие, да как он посмел не верить в свою Жертву, Сеймей ведь ясно сказал ему, что после Семи Лун он отправится в свою бесценную художку, Ритсу там или нет. Но он не просто так был лучшей Жертвой потока.
Соби все понял и сам. Отсутствие наказания и молчание ранили куда больнее, чем любые слова или удары. У совершенного мерзавца все-таки была слабость - его долбаный кодекс чести. Он мечтал об искуплении, он раскаивался в недоверии, да он наверняка с удовольствием хлестал бы себя плетью, если бы Сеймей ему разрешил.
Сеймей не разрешал. Еще чего.
Дома - дома была мать, нестабильная, дикая, неродная, и весной стало только хуже; дома был Рицка - теплый, родной, полный дремлющей Силы. Дома заниматься было невозможно, но ночевать было необходимо.
Иногда Сеймей оставался у Соби на ночь.
Он уходил на рассвете - просыпался точно в пять безо всякого будильника, сонно терся лбом о теплое плечо, разжимал объятия, выпутывался из теплого кокона одеял, натягивал джинсы на голое тело (не надевать же вчерашнее белье). Соби никогда не просыпался (просыпался, конечно, просто не подавал вида, но каждый раз просыпался секунда в секунду, Сеймей точно знал, ведь сердца у них уже месяц как бились в одном ритме, и это бесило неимоверно, но это был хороший признак, это значило, что Связь становилась сильнее, а значит, они становились сильнее, и это перевешивало раздражение и мелкие неудобства). Соби не просыпался, вжимался щекой в подушку, размеренно дышал, отвернувшись к стене, пока Сеймей прилаживал к голове накладные ушки и расчесывал дорогущий искусственный хвост.
(В очередной раз они отпали сами собой - "Количество перешло в качество", - ухмыльнулся Сеймей, грубо дернул Соби за волосы, ударил по щеке, хлестко, раскрытой ладонью, чтобы тот не смел зарываться, не смел думать всякую дрянь, не смел считать себя особенным; Соби прикрыл глаза, прижался губами к его запястью и попросил прощения. Абсолютно неискренне.)
Сеймей не занимался глупостями - не целовал Соби на прощание, не готовил ему завтрак, не делал кофе, не заваривал чай. Он одевался, брал сумку и уходил, тихо прикрывая за собой дверь.
Иногда он забывал учебники.
Какая разница. Каждый вечер он все равно возвращался.
Это была хорошая весна. Они были вдвоем, завязли в сумерках и запахе дождя, как две мушки в янтаре. Была ненависть - сонная, глухая злоба, точащая жажда мести, нежный росток интриги, слишком робкий и маленький, чтобы иметь значение. Была свобода - огромная и слепящая, как сверхновая звезда, желанная и пугающая. Были правила, иерархия и воспитание, была глупость, были эксперименты, было молчание. Но все это было вовне - маячило за порогом квартиры, за их вязким коконом, и, как какой-нибудь древний дух, не могло войти без приглашения.
Сеймей не приглашал. Ему хватало дождя.
А Соби был слишком счастлив.
Это была хорошая весна.